Что говорить, лгать — недостойно, я это прекрасно осознаю. Но в прежние времена ложь, случалось, доставляла мне такой кайф — я просто не мог отказать себе в этом удовольствии.
Ложь в некотором смысле сродни деньгам. В том смысле, что, как и деньги, она дает чувство власти. При этом никаких забот о сохранности кармана. Наоборот: полная безопасность и тайное наслаждение знанием истины, которой владеешь лишь ты.
Вот и тогда, когда я обманул Ловца, сказав ему, что эта гёрл настоящее чудо и голос у нее — Галина Вишневская с Архиповой, а вместе с ними и Монтсеррат Кабалье отдыхают, я тоже элементарно упивался своим могуществом. Это еще то было зрелище — видеть, как Ловец плывет от счастья. «Да, в самом деле?» — с блаженной улыбкой вновь и вновь просил он подтвердить мое заключение. «Нет, ну о чем разговор!» — отвечал я — с такой страстной серьезностью, что никакой детектор лжи не смог бы уличить меня в фальши.
Знать бы, что произрастет из всего этого, я бы заткнул себе пасть собственным кулаком. Залил ее раскаленным свинцом, зашил суровыми нитками. Через край, крупной стежкой, как подворотничок к гимнастерке.
Но что проку сожалеть о случившемся. Сослагательное наклонение — дурная вещь. Сделанного не вернешь, и «быкать» — это попытка оправдаться перед историей своей жизни.
Но эта ложь Ловцу все и переменила в моей жизни.
А как до того мне фартило. Так, во всяком случае, кажется мне теперь, задним числом. Хотя тогда вовсе и не казалось.
Когда мы познакомились с Ловцом, я обретался в Москве уже несколько лет и успел порядком врасти в ее каменистую почву. Мне было куда пойти, с кем провести свободное время, а главное — я научился выдаивать из ее тугих сосцов свою порцию презренного металла, которой мне вполне хватало и на то, чтобы быть сытым, и на то, чтобы ходить пристойно одетым, а также иметь кое-какой жирок на тот случай, если жизнь обратится ко мне своим тылом.
Правда, так получалось, что жирок этот неизменно висел не на моих костях. Расчетливости Господь послал мне не с лихвой, и при своей склонности, как я уже теперь знаю, к авантюризму весь скапливающийся жирок я раздавал по чужим карманам. Следовало бы отметить, мне нравилось это делать. Замечательно было чувствовать свое могущество. Давая деньги в долг, ощущаешь себя таким гигантом — будто достаешь головой до облаков, и я не мог отказать себе в этом ощущении. Когда еще я снял свой первый клип и получил на выходе три с половиной тысячи баксов чистыми (по тем временам, 1994 год, страшные деньги), я их все тут же ссудил главе бригады, строившей декорации. Это был хлесткий жилистый парень лет тридцати, ростом за метр восемьдесят, а весу в нем — килограммов семьдесят, не больше, не тело — а сплошные перевивы мышц. Я им любовался — такой он был замечательный экземпляр мужской породы. Он только недавно освободился из заключения. И ему нужны были деньги, чтобы организовать свое дело, встать на ноги. Чтобы завязать с тем занятием, к которому пришлось вернуться после отсидки. Занятие его было — выбивать для заимодавцев деньги из должников. И ужасно ему хотелось завязать, начать солидную жизнь. Браткам моим — тоже это все уже поперек горла, говорил он. Бригада его, что строила декорации, как раз этими братками и была. Конечно, я ссуживал те свои три с половиной тысячи зеленых не с концами, я собирался их получить обратно, но вышло, что они ушли от меня навсегда. Государство это же официальный рэкетер, говорил мне бывший бригадир моей строительной бригады, объясняя при встрече, куда ушли деньги. По его выходило, что он заплатил и за то, и за это, дал взятку и тому, и этому, а в итоге, чтобы открыть свое дело, денег не осталось.
