- Здесь был склеп, - нарушил молчание Василий. Голос его потерял прежнюю уверенность, звучал хрипловато, с надрывом. - Только памятника я раньше не видел. Наверное, Степаныч постарался.
Я сорвал несколько полевых цветочков и положил у камня. Влад посмотрел на меня с одобрением и ничего не сказал.
Холм был небольшой и какой-то голый. Высохшая стелющаяся трава покрывала его словно вылинявшим саваном, а рядом с камнем возвышалось причудливо скрюченное сухое дерево. Здесь отсутствовала жизнь, и все напоминало о смерти.
Жутко...
Я медленно пошел вокруг. Не знаю, почему, просто захотелось обойти курганчик, под которым лежала всеми забытая несчастная девушка. Путь преграждала цепкая растительность, кусты больно царапали руки, но я не решался ступить на холм, как будто боялся потревожить неспокойный сон мертвой девушки.
Сказать, что на душе было тяжело, значит, не передать и сотой доли тех чувств, которые меня тревожили, и в которых я сам не мог разобраться. Но одно, главное, преобладало над остальными, и в нем я не хотел признаваться самому себе.
Мне было страшно.
Я ощущал страх не перед чем-то конкретным, а какой-то более глобальный и необъяснимый. Что-то похожее чувствует ребенок, оставшись один в темной комнате. Мне было муторно до мурашек на коже. И, наверное, именно страх, хоть и звучит нелепо, вынудил меня отойти от товарищей. Я хотел перебороть его, доказать себе, что сильнее. А, может, доказать спутникам, что я храбрее их, так как видел, что они тоже чувствуют себя не в своей тарелке.
Я то и дело оглядывался, но скоро потерял из виду Влада с Василием. И сразу почувствовал себя одиноким, всеми брошенным и никому не нужным. Почему-то стало обидно до слез и слезы, в самом деле, выступили из моих глаз...
Что же со мной творится?
К чему эта мелодрама? Мужик же я, а не кисейная барышня! Только от мыслей мне не стало менее страшно. Я словно проваливался в бездну, где властвовали беспросветное уныние и полная безнадежность.
Я хотел вернуться, но это уже не имело смысла. Слишком много пройдено, чтобы возвращаться. Я достиг той точки, когда обратная дорога перестала быть короче. А потому побежал вперед, пытаясь бегом сократить назначенную для себя экзекуцию. И хотя окружность холма не превышала нескольких десятков метров, дорога казалась мне нескончаемо длинной, и в какой-то миг я уже потерял уверенность, что у меня хватит сил ее одолеть. Время, которое должно было исчисляться секундами, вдруг растянулось для меня в долгие тоскливые часы. Оно остановилось, стало резиновым, я чувствовал, что увязаю в нем.
