Солдаты старались не замечать голодного проводника, отворачивались от него. Только один, тот, который иволгой любовался, не отворачивался от мальчишки. Ещё когда было светло, солдат украдкой постучал себя пальцем в грудь и тихонько сказал:
— Их габе… [18] малтшик… — И показал рукой низко от земли. И очень хотел, чтобы Гриша понял: он не такой, как весь этот грязный, вшивый сброд.
Чудеса! Гауптман кривится, глядя на проводника, рыжий переводчик толкает его в спину палкой, а этот так ласково смотрит… Вот и сейчас подошёл, шёпотом произнёс:
— Русиш — камрад [19].
Хотя в лесу стояла густая темнота, странный солдат оглянулся и положил в руку мальчика несколько галет.
— Кушай.
Гриша «кушал» жадно.
— Их бин Ганс [20], — шептал, тыча себя в грудь, немец. — Русиш — Иван, дойч — Ганс. Понимайт?
Почему же Гриша не понимает: по-русски — Иван, а по-немецки — Ганс.
— А меня Гришей звать.
— Вас? Вас?
— Их… бин Гриша.
— Оу! — Обрадовался немец, украдкой погладил худенькие плечи мальчика. — Харашьо… Гришья — харашьо. — Ганс снова коснулся Гришиного плеча и отошёл к своей арбе.
Задумался мальчишка. Откуда он взялся такой среди этих жадных, жестоких? Неужели у них нет своих детей, неужели никто, кроме Ганса, не мог дать ему жёсткую, невкусную галету? Хотелось подойти, расспросить Ганса. Но рыжий уже толкал палкой в спину. Арбу, значит, вытащили.
Заскрипели колёса, зафыркали битюги, ноги вновь принялись месить холодную кашу дороги — опять шли «форвертс». Но вперёд ли? Знает только Гриша. О, если бы об этом же знал гауптман, давно бы мальчишке лежать с простреленной грудью или головой!..
Солдаты, выполняя приказ гауптмана, не курили, не разговаривали.
— Скре-ке-ке-ке! — вдруг прозвучало в тишине.
Без команды остановились автоматчики, залязгали затворами. Фашисты озирались по сторонам.
— Скре-ке-ке-ке! — повторился зловещий крик ближе.
Солдаты онемели.
— Герр гауптман спрашивайт…
Палка больно упирается в спину.
— Шнель, шнель!
Гриша с переводчиком побежали рысцой к офицеру.
— Вас ист дас? [21] — прохрипел гауптман.
«Вот вы какие, вояки! Видать, хорошо вас там, на фронте, настращали, что теперь птицы испугались».
— Да это же сорока, — Гриша невольно усмехнулся, глядя на растерянные, сгорбатившиеся фигуры в ночной мгле, занявшие круговую оборону вокруг обоза.
Гауптман допытывался, что это за чудо такое — «зорока»? Проводник начал объяснять на пальцах, изображая полёт птицы. Уразумев, гауптман даже плюнул в сердцах.
