Арвен стояла посреди кухни; желтые шторы; свет, проходя сквозь них, кажется янтарным, делает похожей на коробку дорогих шоколадных конфет изнутри; и смотрела на корзину; цветы пахли остро и свежо, как море: белые, мелкими соцветиями, словно брызнули водой — как крошечные капельки, крошечные жемчужинки; и яблоки белый налив, и записка; Арвен развернула её, словно приглашение на свадьбу: «Они цвета твоих волос. Ты такая красивая. Приходи сегодня на мессу в шесть часов. Кажется, я в тебя влюблен. П. Ф.».
И она пришла. Долго собиралась у зеркала, подкрасила неслышно губы — бледно-бледно розовым; цветы поставила в спальню, в белую вазу из толстого стекла, широкую, чашей, — они не стояли, а плавали, словно в озерце, и пахли остро-остро; черные брюки с серебряными лампасами — в них она проявляла фотографии и чувствовала уютно, как в «Красной Мельне» пить кофе глясе с заварным пирожным; черная куртка — как у всех в этом городе — блестящая с капюшоном; прячешь уши и не слышишь ничего, кроме моря — прилива крови к ушам; фотоаппарат в рюкзак — и пошла; улица имени старого революционного писателя — полвека в Италии, молодая любовница с глазами цвета темного винограда; два тома писем. В городе был необъяснимый праздник: много людей в ярких шарфах; повсюду костры, теплый запах блинов и пирожков; всюду висели гирлянды из разноцветной бумаги. Она протискивалась сквозь толпу; подумала: «сфотографировать»; посмотрела на часы, поняла — не успевает; и села в троллейбус, усатый и грустный; в приходе уже шла месса. Она вошла тихо, коснулась чаши со святой водой, вспомнила о своей, полной белых цветов; святая вода пахнет белыми цветами; и села на заднюю скамью. Приход совсем не изменился — это было даже жутко, будто мрачный фантастический фильм: деревянные балки, как в средневековых домах, желтые свечи толщиной с её руку; мальчик со смуглым лицом, помогающий священнику, — только вот священник был другой: старый и горбоносый; в облачении малинового цвета; с вышитой золотом виноградной кистью. Она покрутила головой и увидела Патрика Флэнери: он сидел на первой скамье, в черной футболке и голубых своих джинсах, куртка как у неё; и молился с закрытыми глазами. «Что я здесь делаю?» — вновь подумала она беспомощно; ей захотелось домой, сварить кофе, погадать на мороженом — о всяком; несужденном и несбывшемся. Начали читать «Отче наш»; она тоже встала и вспомнила — как упала в горячую воду; «Лучше бы я умерла, чем его брат…» Потом ей желали мира незнакомые люди — некоторые всматривались в лицо, будто желая узнать; а Патрик так и не обернулся, не заметил. Она направилась к выходу; ну и черт с ним; коснулась холодной воды, как другую её руку сжали — теплой; «Ты пришла», — она повернулась, увидела его в профиль: чистый лоб, словно крепостная стена, волосы темно-светлые, будто Бог так и не решил — сделать его брюнетом или блондином, и когда свет падал ему на макушку, они отливали золотом, а если на лицо, то казались темными, как сосновый лес; черные брови, прорисованные ярко, по-испански, и красивый тонкий нос — восемнадцатый век, дворянский; о губах лучше не думать; они вместе перекрестились и вышли из часовни; Патрик крепко держал её за руку — убежит…
