Я опасливо встал рядом, глянул сбоку: все-таки это Комраков. Он приехал ко мне в гости — два с половиной часа на электричке от Москвы! — а я пугаюсь, как последний неврастеник. Это неблагородно, это не по-товарищески.
Он всегда был старшим в нашей дружбе, ведущим, и если нужно было нам встретиться, я шел к нему, а не он ко мне. А теперь, вишь, приехал: «Повидать тебя захотелось, посидим, поговорим».
— У меня тоже это издание, — сказал он, снимая с полки Монтеня, — первые два тома в одной книге. Так и не успел прочитать. А ты?
— Читал.
— Все было недосуг, всегда торопился куда-то, суета всякая. Все казалось: успею, времени впереди много. Ну и что ты там вычитал?
— Мудрые мысли.
— Ну-ка, хоть одну процитируй, как запомнил.
— У меня плохая память, Комраков.
— Так я и знал: и ты не читал!
— Да читал, читал! Уверяю тебя, это произвело во мне необходимую работу.
— Ладно, старик, не смущайся.
Он поворачивал книгу так и этак, словно кирпич, и неожиданно предложил:
— Погадаем на меня, а? Что выпадет. Назови страницу и строку.
— Сотая, десятая сверху.
Он старательно отлистал в толстом фолианте, прочел:
— «Философ или вообще человек с чуткой совестью и тонким умом».
— Это ты философ? — спросил я.
— Так написано в этой книге. Ты же сам назвал страницу и строку. Все было честно.
Я позавидовал ему: хорошо выпало. Как выигрыш в лотерее! Человек с чуткой совестью и тонким умом, ишь ты!
— Теперь на тебя давай, — сказал он великодушно: авось, мол, не только ему, но и на мою долю достанется что-нибудь утешительное.
— То же самое, но по Библии, — ревниво сказал я. — Сотая страница, десятая строка сверху в левой колоночке.
Должен признаться, что у меня тут был расчет: я все еще не верил, что это он, живой. И если что-то не так, то Библия его смутит.
Но мой гость спокойно снял ее с полки, сосредоточенно отлистал и прочел с тем же выражением:
— «…и по ошибке согрешит против посвященного Господу». Вот так, старик.
Я отобрал у него Библию, проверил, не сочинил ли он на ходу. Все было верно.
— И что это означает, по-твоему? — спросил я, признаться, озадаченный такой многозначительной строкой.
— Мотай на ус, двигай мозгами, соображай. Ты у нас самый сообразительный.
Волнение владело мною!
И как это я промахнулся! Надо было мне гадать по Монтеню, а для Комракова — по Библии. И это я был бы философ с тонким умом, а он согрешающим против посвященного Господу! Всегда ему везло, просто так, ни за что, ни про что.
А Комраков удовлетворенно отошел к дивану и сел уже не прежним замедленным движением больного человека, а довольно бодро, словно поздоровев. Он стал живее! Но я видел явственно, как бы на своей лобной кости с внутренней стороны четкие буковки газетного текста
