— Счас идем танцевать, — распоряжался Комраков. — Юра, ты у нас самый красивый, тебе самую длинную — действуй! Не перепутай, она спиной к нам.
— Бросьте вы, — уговаривал я в досаде. — Что за охота! Лучше посидим, поговорим.
Но моих друзей увлекала озорная сторона этого дела.
— Ты что, старик! — возражали они хором. — Ты ничего не понимаешь. Раз в жизни, потанцевать с чемпионкой по баскетболу, для писателя это необходимо, как воздух!
Наутро, проснувшись в комнате общежития, Комраков спрашивал глубокомысленно:
— Старички, а кто у нас вчера из-под носа увел баскетболисток?
— Штангисты какие-то, — сонно отвечал Пушкин Олег.
Но я помнил ясно, что мы с Васильевым, как самые галантные, провожали их до швейцара. А может, не их. Но чьи-то ручки целовали, звенели отсутствующими шпорами, покручивали несуществующими усы, скрипели воображаемыми портупеями.
Скрип снега заставил меня оглянуться. Черная плюгавая собачка комнатной породы боязливо скакала впереди человека, направляющегося ко мне. Человек этот был сутул, медвежковат, в кожаной куртке и кепочке тоже кожаной.
— Комраков! — воскликнул я, тотчас вставая. — Это ты, Комраков? Привет!
Теперь я не испытывал страха — только радость.
— Вот ты где, — отозвался он буднично. — Подался в леса.
— Как ты меня нашел, Комраков?
— По следам. Смотрю, от твоего дома следочки твои пролегли как раз поперек реки.
— А почему тебя так долго не было? Я ждал, ждал. Неделя прошла, другая — ты как сквозь землю провалился.
Мое «сквозь землю» прозвучало двусмысленно, и я прикусил язык.
А он встал рядом, снял кепку, пригладил волосы — пар поднимался от его головы: все по-земному, все убедительно, неопровержимо и живо в нем. Собачка доверчиво жалась к его ногам, задирая голову и глядя на хозяина черными, выпученными глазами. Я вспомнил, что такая была у Комраковых лет пять назад, они спровадили ее в Ярославль к родне. Теперь-то откуда она взялась?
— Садись на эту доску, Комраков. А я для себя принесу другую, у меня тут припрятано.
Я пошел за доской, поставленной за стволом толстой ели, и оглядывался на него, боясь, как бы он не исчез.
— Откуда у тебя собака, Комраков?
— А кто ее знает! — глухо отозвался он. — Приблудилась.
Он и о той собаке, что уехала в Ярославль, так же говорил: «Приблудилась». И был равнодушен к ней, а она его преданно любила.
Я вернулся, положил доску на вбитые тычки, объясняя:
— Я это сиденье для жены делаю, когда она приходит со мной. Видишь, у меня тут насиженное место, можно сказать, намоленное. Тут добрые духи живут. Я прихожу, говорю им: «Привет, ребята! Вот и я. Сейчас костер разведу, погреемся». Вот и сидим.
