Я не удержался, капнул ему яду:
— А пламенный революционер, о котором ты распинался? Как его Фамилия? То ли Емельянов, то ли Афанасьев.
— Этот не пришел, — хмуро сказал Комраков. — Да и Бог с ним! А вот почему другие не пришли.
Теперь и я молчал. Нет, этот упрёк был не ко мне — насчёт того, что не постоял у его смертного одра. Комраков думал о другом.
— Ну, а книги мои, небось, держишь в пыльной кладовке? — спросил он. — Или совсем выбросил?
— Они незабвенны, старик. Вон стоят на полке: одна называется «Слоновая кость», другая — «Пункт „Васька“», третья — «Прощай, гармонь!», и самая толстая — «Странные путешествия». Прочие ты мне не присылал. Хочешь процитировать что-нибудь ради назидания мне?
Он встал, подошел к книжной полке, взял в руки одну свою книгу, другую, полистал молча. Я сказал ему, тяготясь нашим молчанием:
— Честно говоря, мне нравится только твоя «Картошка». В ней эмоциональное напряжение выше, нежели в других твоих повестях. А для изящной словесности напряжение чувств все-таки определяющее качество.
Кажется, он не слушал меня, во всяком случае не отозвался. А мне хотелось завязать его в разговор.
— Ты говорил, что напишешь шесть повестей, именно шесть, ни больше и ни меньше, — напомнил я ему.
— И одна из них будет называться примерно так: «Кино в руках Советской власти». А написал только три. Ты не исполнил священного обета, старик.
— Не исполнил, — эхом отозвался он и подошел к моему письменному столу: — Что ты сочиняешь? Та-ак, «Новая Корчева», провинциальный роман. О чем это?
— Если я смогу сформулировать в нескольких фразах, о чем мой роман, к чему тогда и писать его? В том-то и дело, что невозможно. Вот закончу — прочитаешь.
Он бегло глянул на меня и стал перебирать стопку исписанной, а вернее исчерканной вдоль и поперек бумаги, лежавшей на углу стола.
— Зачем ты бережешь черновики? Для будущего музея, небось? — съехидничал он.
— Для сверки с чистовиком. Если надо восстановить выброшенное.
— Ясно. «Божество», рассказ. Про любовь, наверно? «Дикий рынок». Рассказ. «Русские снега», повесть. Неплохое название, старик!
— Самое лучшее название для повести — «За картошкой». Мне никогда не подняться на такую высоту.
— Ладно, я тебе отомщу. А это что? Ты пишешь стихи? Стыдись.
— Иногда. Для внутреннего употребления.
Комраков читал по исчерканному листочку:
Может быть, этот дом — мой последний приют,
Потому его окна глядят на закат.
Иль проклятые думы меня здесь убьют,
Или грусть сокрушит, доконает тоска.
