Не знаю, что снилось Комракову и снилось ли что-нибудь на взлете его литературной судьбы, а мое торжество было полным. Ведь если до сих пор я мог сомневаться, что из меня получится писатель, то после звонка из журнала «Нева» (подумать только — сам главный редактор позвонил!) всякие сомнения отпали. Раньше одни надежды да мечты, теперь налицо их реальное воплощение.
Вот что такое соперничество с Комраковым! Не будь его — нескоро написал бы я повесть про свою умирающую деревню и нескоро увидел бы изумрудно-зеленое море с пестрыми крылатыми рыбами.
В другие журналы пришлось потом посылать вежливые отказы, что я и сделал в манере избалованной вниманием литературной знаменитости.
Из Москвы /«Знамя»/ мне ответили без обиды, что-де если Ленинград /«Нева»/ по каким-нибудь причинам все-таки откажется от публикации, переменит свое решение, то московский журнал готов будет опубликовать мою «Деревню». Саратовская же «Волга» обиделась немного, неловкость с нею вышла, но я обещал прислать им новую рукопись, в чем потом и преуспел.
Все же несмотря на мои явные литературные успехи, в Литинституте тогда только и шороху было: Комраков, Комраков. Его анекдоты, его шутки; а его нарочито скупые рассказы о высоких литературных сферах, к которым он стал вдруг причастен, были откровениями. Он сразу и безоговорочно занял среди нас, прозаиков, лидирующее место.
А среди стихотворцев нашего курса взошла звезда Коли Рубцова.
Звезда полей во мгле заледенелой,
Остановившись, смотрит в полынью.
Уж на часах двенадцать прозвенело,
И сон окутал родину мою…
— Он ведь у нас есть на той общей фотографии, Рубцов Коля, да? — спросил Комраков.
Я достал ее из альбома: возле крылечка Литературного института весь наш курс, выпускной, — это, значит, лето шестьдесят девятого года.
Мы вместе разглядывали снимок, сидя на диване.
— Олег Пушкин с Генкой Васильевым. — приговаривал Комраков, — Шмаков Петька… Юра Маслов.
Так называли по именам всех, кого вспомнили.
— А что-то мало из нашего курса классиков-то вышло! — сказал Комраков. — Кроме тебя, старик, и нет никого, а?
— Коле Рубцову уже памятник поставили, — напомнил я.
Опять он разглядывал снимок:
— Рубцов, вот он стоит, трезвый, по-моему. А это кто? Не узнаю, не помню. А это я.
Комраков на том снимке стоит, улыбаясь, я у него за спиной, Олег рядом. Мы вместе, и это, наверно, в последний раз.
— Саша Тихомиров погиб, — подсказал я, — под поезд попал.
— Я его не знал.
— Да знал! У него такие по-детски доверчивые стихи были, очень трогательные:
