— Пусть бы лучше, что ли, так же вот сидел, горемычный мой… Какой ни есть, а — живой… Уж он бы, ненаглядный, у меня как сыр в масле…
Илья, набычившись, исподлобья смотрел на нее и вдруг сорвался, зло бросив в ее сторону:
— Полно, тетка Сухота! Что говоришь-то? Да я бы, может, лучше как он, чем так… Да он бы на моем-то месте, поди, удавился бы! Как есть — удавился! Не жизнь это, слышишь?
Он потянул из-под старого тулупа, которым был накрыт, меч Сневара и, не вынимая из ножен, яростно махнул в сторону бабки Сухоты:
— Уходи, старая, не баламуть душу! Уходи!
Будто не услышав ни слова, старая Сухота глядела сквозь Илью, потом подхватила свою корзину и побрела к речке, что-то бормоча под нос.
— Не слушай ее, сынок, — сказала появившаяся у изголовья мать Слава. — Умом она тронулась. Доля-то материнская… Что с нее взять.
Она поправила тулуп поверх Ильи и пошла в дом.
Радость была одна: посидеть летом на дворе, послушать да посмотреть мир, как он двигался, шумел, играл, цвел и непостижимо молчал, тая в этом своем молчании все ответы на все вопросы, какие только и могли быть в мире.
А по ночам в сумерках избы мелко топал и негромко сопел соседушка Домовой: волновался да переживал, что в доме несчастье. Он знал, что Илье часто по ночам не спалось, и ворчал в своем углу за печью, сетуя на невозможность заняться хозяйством согласно укладу, пока все спят. Илья ничем не мог ему помочь.
И не было никого, кто смог бы помочь ему.
День выдался жаркий. Илья задремал, разомлев на своей лавке, однако забыться не давал огромный слепень, гудевший рядом и желающий угоститься человеческой кровушкой. Взмахи рукой никак не действовали на наглую тварь, и Илья проснулся окончательно.
— Пошел прочь! — свирепо шипел Илья, но слепень невозмутимо реял над головой, не желая отступать. — Порублю, пакостник…
Илья вытянул из ножен меч Сневара и бешено рубанул воздух, но только вспотел еще пуще. Сила в руках Ильи не убывала — теперь он не позволял им слабеть, ежедневно подтягиваясь на особой жердинке, прилаженной отцом над его головой, под навесом. Однако орудовать мечом сидя было неудобно, Илья злился все больше, продолжая безуспешно лопатить воздух вокруг, но проклятый слепень словно не замечал его грозных потуг.
— Прутиком-то сподручнее, мил человек, — вдруг услышал Илья и только тут заметил, что за его нелепой возней следит старик, стоявший на улице.
Видно было, что шел он издалека: за спиной на двух постромках висела потертая котомка. Старик был сед, с длинной, но реденькой бородой и такими же волосами, рассыпанными по плечам. На нем была белая домотканая рубаха до колен и такие же портки. Старик опирался на долгий посох и ехидно смотрел на Илью. Парень не торопясь вдел меч в ножны, уложил рядом с собой и, стараясь не замечать слепня, продолжавшего кружить, ответил:
