— Не понимаю хирургов, странные они люди! — вздыхая, признавался Конюхов дородной Полине Сергеевне, сидевшей рядом, поскольку жена Ефима Матвеевича по полгода, а то и больше проводила у дочери в Санкт-Петербурге, нянча внуков и смело поручая секретарше присматривать за мужем в вопросах питания и постирушек.
Сама же Полина Сергеевна, миловидная и отзывчивая, успела схоронить четырех мужей и теперь приглядывала себе пятого. Может быть, поэтому все с завидной смелостью за ней ухаживали, но вступать в брак не решались.
Молодожены сидели во главе стола, оба притихшие, серьезные, молчаливые, терпеливо покорясь заведенным веками свадебным порядкам. За стол все сели в полдень, и до десяти вечера молодым покидать стол не разрешалось, а значит, надо сидеть и ждать. Пётр вообще не пил, Алена же еле пригубливала, выслушивая поздравления и пожелания на будущее.. Еще раньше оба решили, что будут жить у Петра. Дом требовал ремонта, но надвигалась зима, и все перенесли на весну и лето.
Через три дня Нежнова объявилась на работе — и потянулась обычная жизнь, но Станислав Сергеевич
дежурил уже с другой медсестрой, веснушчатой Риммой, которая с восторгом смотрела на Кузовлева и громко хохотала, если он произносил что-то шутливое. Проходя мимо Станислава Сергеевича, Алена с ним здоровалась, и он отвечал ей приветливым кивком, но заговаривать друг с другом они не пытались,
Римма не раз подкатывалась к Нежновой, выясняя главный вопрос, почему она отказала Кузовлеву, предпочтя Грабова.
— Конечно, наш бригадир-орденоносец поосанистей, помощнее, да и всем видом повнушительнее Станислава Сергеевича, но Кузовлев умен, с юмором и перспективен в плане переезда, — болтала она. — Не жалеешь, что отдала такого мужика?!
— Ты возьми сначала! — холодно бросила ей Алена.
Вскоре Алена забеременела и родила дочь. Петр ждал сына, но и появлению девочки, которую назвали Катериной, в честь его матери, обрадовался несказанно, носил малютку каждый вечер на руках, сам ее укачивал, лаял по-собачьи, гоготал, шипел по-гусиному, мяукал по-кошачьи, разливался соловьем, развлекая младенца. И все, глядя на счастливого отца, только умильно вздыхали и радовались вместе с ним.
Через погода после рождения ребенка Грабов вдруг запил и почти, неделю не просыхал, поглощая по три-четыре литра крепчайшего самогона за день. Он даже же мог заползти в избу. Падал в сенях и мертвецки спал до утра. Потом, не заглянув в горницу, уходил пьянствовать с дружками. Ни отец Петра, ни Ефим Конюхов не могли-ни остановить, ни понять этого внезапного срыва лучшего рыбака Заонежья, вдруг запившего горькую. Сам же бригадир изливать душу никому не собирался, а Нежнова, которая при регистрации брака оставила свою фамилию, на все удивленные расспросы свекра и свекрови рассказала лишь, что они крупно повздорили и Грабов по-хамски ударил ее, разбив губу, нос и бровь. Других объяснений родителям не потребовалось.
