— Вот и ладно, — сказал Батурин. — Обживайтесь, стало быть, а потом будем смотреть, — сказал и отвернулся — отошел.
Глядя на Батурина, на Раю, провожающую его пристальным взглядом, Романов почему-то пожалел о потерянном месте главного инженера Баренцбургского рудника. Но жалеть было поздно, Романов подавил в себе это чувство — не стал докапываться до причин его появления.
На Птичке была горячая вода, электрический утюг и даже теплый туалет. Птичкой называли домик в конце грумантского поселка — за больницей, рядом с больницей. Он стоял выше всех других зданий, как голубятня, из-за этого и прозвали его Птичкой. Из окна, обращенного в сторону улицы, виден был весь поселок — как на ладони.
Были на Птичке и «неудобства». Пол, например. Домик стоял, опираясь половиной на площадку, врезавшуюся в крутой склон громадной осыпи под скалами Зеленой, другой половиной — на высокие, деревянные сваи; успел покоситься, осел стороной, подпирающейся сваями. Пол в комнате Романова, Новинской шел покатом от глухой стены к окну на фиорд. Первые дни Рая бегала спросонья под гору — к окну. Встанет с кровати и побежит… Потом поменялась кроватями с Романовым, спала у окна. Теперь — падала. Подымется утром, зевнет, протирая глаза, и шлепнется на кровать…
Романов и Рая были довольны тем, что Батурин определил их на Птичку; присматривались к руднику — обживались. Батурин не тревожил их, молчал. Смотрел и молчал. Романов наблюдал за ним. Оглядывался.
Жизнь на Груманте мало чем отличалась от жизни в шахтерских поселках Большой Земли. Такие же дома — двухэтажные, но рубленые, потому что под ними вечная мерзлота; в домах центральное отопление. Столовая, спортзал, библиотека и даже бильярдная; в клубе едва ли не каждый день новые кинофильмы. Все это и малостью не было похоже на условия, в которых приходилось жить Ивану Старостину или полярникам станций «Северный полюс». Но было здесь и такое, чего не встретить в Донбассе, Кузбассе, даже в Воркуте.
Если идти от поселка, например, по берегу фиорда и петь, к берегу может подплыть нерпа — хозяйка черной пучины холодных морей. Она рябая, как дно фиорда, покрытое водорослями, у нее большие круглые глаза. Бесшумно высунув лоснящуюся голову из воды, она внимательно следит за человеком, то исчезая, то вновь появляясь, неутомимо преследует, слушая пение или насвистывание. Шпицбергенская нерпа — любительница музыки.
Если постоять на берегу, под скалами Зеленой, прислушаться, можно услышать голос тысячелетий. Где-то высоко в нагромождениях скального монолита время походя отламывает и бросает на осыпи, словно в забаву себе, маленькие камешки. А в морозную пору или в период таяния снега и льда можно услышать, как обрушиваются многотонные глыбы, оглашая окрестности гулом грохочущих обвалов… Тысячелетия неутомимо переделывают дворцовые громады скал — меняют, совершенствуя их узор. Время на Западном Шпицбергене — угрюмый художник, ваятель причудливых памятников суровой арктической красоты: Спящий рыцарь, Груди Венеры, Лев-гора, Замок царицы Тамары…
