Арктический роман - Владлен Николаевич Анчишкин

Танковые батальоны рвались к Воронежу, к Дону. Взрывы, выстрелы, удары «болванок» в броню и мучительный холод. И последний, сотрясающий кости, толчок — огненные брызги, угар… А потом тяжелый и мучительный выход из забытья, — рычание моторов и первая, раскраивающая душу мысль: «Неужели это последняя минута?!»

Словно бы не было тела, раскалывалась голова, перед глазами, как за стеклом, омываемым ливнем, — родной дом, «тридцатьчетверка». Окутанная перепуганными языками пламени и клубами смолисто-черного дыма, в какую-то из рядом стоящих секунд она должна взорваться: в ней полный боекомплект снарядов…

«Жить…» — он не хотел уходить.

«Жить!.. Жить!!» — он не может уйти. Не может!!!

Залепленные грязью и снегом глаза заплывали слезами…

Кто-то из друзей, пряча голову в плечи и пригибаясь, поволок за руку тяжелого, беспомощного Саньку по слякотному, измятому гусеницами снегу. Теплые слезы промыли глаза: рота уходила все дальше и дальше — «тридцатьчетверки», не останавливаясь, хлестко вколачивали в отсыревшую, холодную степь огненные гвозди. Потом снова взрыв, сотрясающий родное Придонье, — звон в ушах, в голове и… опять пустота.

Это было недавно — вчера. А сегодня…

Санька не мог определенно представить себе, сколько поселений сошлось к берегам Оби — пить ее голубовато-зеленую воду; сколько — к Транссибирской магистрали, пересекающей Обь, — слушать гудки пробегающих по ней поездов и мечтать о неведомых городах, землях. Он не видел раньше Сибири. Знал лишь — догадывался: на этом трансперекрестке, видном, наверное, и с Луны, миллионы людей по утрам, еще затемно, выкатываются из своих жилищ и отправляются в каждодневный путь по улицам и проселкам — обгоняют друг друга, разминаются, — вечером возвращаются под свои крыши — до глубокой ночи идут, оставляя усталые следы-поскребыши на земле. Миллионы!

И не было среди них ни одного родного, близкого Саньке человека.

А Донбасс далеко — по ту сторону фронта. Кто знает, живы ли мать и сестра?

Война остается войной — «тридцатьчетверки» горят от пушечных попаданий, как факелы. Дважды Санька выкарабкивался живым из горящего танка. Какую судьбу готовит ему третья «тридцатьчетверка»? Что останется от Саньки — после Саньки — на русской земле?.. Человек, умирая, не уходит совсем: остается жить в своем продолжении — в детях. У Саньки нет и детей.

Это — именно это! — почему-то оказалось для Саньки теперь, вдруг, за тридевять земель от войны, самым страшным: уйти, исчезнуть бесследно, не оставив себя после себя на земле — своего продолжения. С какой стороны пришло оно, «это», через какое окно вломилось в душу и заняло председательское место в его госпитальной, в глубоком тылу, жизни? Тоска безумолчным колокольчиком звенела в душе, разрушая все чувства и мысли.