Проза жизни оказалась сильнее поэзии поисков и желаний. Романов вернулся домой, уступив Рае. Пришлось смириться с обстоятельствами и унять свой пыл к немедленному отъезду из Москвы всей семьей. Уступил, надеясь…
А и камни-то, отрываясь от скал, не скатываются под гору в одиночку.
Романов не скрывал от товарищей по работе, с которыми приходилось встречаться больше других, что он, Романов, временный жилец министерства, — закончит Рая учебу, и он уедет на землю, припорошенную угольной пылью, — будет делать то единственное в жизни, что может делать с радостью в сердце: добывать каменный уголь. Люди любят смелого, решительного человека — полновластного хозяина своей судьбы. Товарищи завидовали решительности Романова — способности оставить годами обжитое место, Москву, уйти за мечтой в далекие дали. Но людям тотчас же делается неприятен «герой», обманувший ожидания. Романов зазимовал в министерстве — отношение товарищей к нему изменилось. Он кожей стал чувствовать переоценивающие взгляды, улыбки. Товарищи перестали принимать всерьез «разговоры» Романова.
Человеку свойственно дорожить восхищением, уважением людей, а потеря товарищей, одиночество способны сломить и мужественного человека. У Романова появилась потребность объясниться, рассказать товарищам о причинах, побудивших задержаться с переездом на шахту. Он обошел кабинеты, потолковал в коридорах. Оправдывался. Товарищи молча слушали или ссылались на занятость: ведь оправдание — это не что иное, как слабость, трусливо выпрашивающая пощады. В министерстве стали называть Романова балаболкой.
Что-то надломилось в душе Романова. Когда уходил Борзенко, Романов мог определиться рядовым инженером в отдел. Теперь он знал, что ни один из замзавов, начальников секторов не возьмет его.
Лишь замминистра относился к нему благосклонно и ровно. Романов старался идти рядом с ним так, чтоб замминистра удобнее было нести руку на его плече. Теперь Романов был не то чтобы рад командировке, но с нетерпением ждал ее каждый раз: она уводила в угольные бассейны страны — подальше от дома на московском асфальте, который сделался невыносимым.
Неудовлетворенность в большом мире оборачивается желанием подкормить самолюбие в маленьком — отвести душу в семье.
Дома Романов вел себя неровно. Вдруг жадно начинал целовать Раю, требовал ее поцелуев, надоедая; иногда ненавидел ее — днями мог не обмолвиться словом.
Дети не знали, как вести себя с ним. Он вдруг щедро одаривал их, баловал, а на другой день наказывал незаслуженно. Дети пугливо оглядывались, за что бы ни брались, что бы ни делали. Тесть старался не замечать Романова и уходил из дому, когда он начинал очередной ораторий перед женой или детьми. Старик лишь в праздники пил с Романовым водку, — молчаливо был недоволен им. «Великий страж…» воевала с Романовым самоотверженно, все чаще в пререканиях переходила на оскорбления, — они возненавидели друг друга и старались не смотреть друг другу в глаза. Домашняя обстановка делалась невыносимой для Романова.
