— Это нечестно, Рая. Когда мы ехали в Москву, ты говорила, поработаешь два-три года с Куриным в клинике — и все: можно ехать…
— Врешь!
— Тише, детей разбудишь.
— Все равно врешь. Я не говорила, что после этого мы поедем из Москвы. Не говорила!
— Тише. Об этом прямого разговора не было. Но то, что мы уедем из Москвы, подразумевалось. А ты теперь в институт…
— Я не подразумевала, Романов. Мы ехали в Москву — ты говорил, что два-три года продержишься. Ты держался, когда работал в «Метрострое». Теперь тебе многие завидуют — твоей работе.
— Завидуют, кому все равно, что делать… лишь бы за воротник не капало и не вытурили из Москвы. Я инженер-угольщик, а не чеховская Душечка. Производственник…
— Я уехала за тобой в Донбасс, ты уехал, за мной в Москву. Все. Мы квиты. Начнем сначала.
— Это недозволенные приемы, Рая! Мы говорим о другом.
— Нет другого. Есть то, что есть: ты и я. Ты хочешь уехать из Москвы, я не хочу уезжать из Москвы. Кто-то из нас должен уступить. Чем тебе Москва стоит поперек дороги?
— Но я шахтер…
— Иди в «Метрострой».
— Я угольщик. Мое место в шахте. У каменного угля. Я шахтер, Рая, а не ракушка, которой все равно, к какому кораблю присосаться, лишь бы перевез через море. Шахтер. Понимаешь?
— А я теперь не только хирург, но и преподаватель. Мне надо теперь хотя бы год поработать, чтоб закрепить специальность. Я не хочу уезжать из Москвы!
— Значит, мне придется уехать одному.
— Если ты живешь только для себя… если для тебя безразличны жена и дети… Не мешай мне спать!
— Тише, тебе говорят! Ты сейчас думаешь не о детях и не обо мне…
— У меня сегодня сложная операция и лекция, Романов. Мне нужно выспаться… Ты не хочешь считаться с тем, что время идет… дети растут, жизнь меняется. Мы меняемся.
— Ты переменилась, Рая.
Она встала с кровати, свернула свою постель и ушла в столовую на диван.
Романов улетел в Кузбасс, не попрощавшись с Раей.
В самолете, пропускающем под крыльями тронутые осенним разноцветьем просторы России, Романов ненавидел Раю.
Был сентябрь. Романов должен был возвратиться из командировки в октябре. У детей начался учебный год. Какой отец, если у него есть работа и никто не неволит его, сорвет детей со школьной скамьи и потащится с ними, на зиму глядючи, искать свое единственно приемлемое место в жизни — морить жену и детей в сиротливых коридорах гостиниц и в столовых с залитыми скатертями.
В кемеровской неуютной гостинице, приткнувшейся к набережной Томи у эскитимского устья, Романов вдруг почувствовал тоску по детям, словно бы он уже потерял их. Многое было на стороне Раи. На Всекузбасском слете передовиков-механизаторов, в Прокопьевске, Романов, как и прежде бывало в командировках, заскучал по дому…
