— Целуй меня, Романов.
Она откинула голову, руки, вплотную подошла к нему, прижалась.
— Целуй, тебе говорят!.. Вот так… Анюта! Сейчас будем с папой играть в ловитки. Ну?.. Давай, Романов, поиграем в ловитки, а потом выпьем, давай? Чтоб мечты наши сбывались и мы всегда гордились друг другом. Лови!..
Весь день Рая дурачилась, дразня Романова, заражая веселой радостью, добродушием. Романов успел позабыть, с чего началось оживление, необычное, какое бывало у них лишь в первые месяцы жизни под одной крышей. Вечером, нырнув под одеяло, Рая ласкала Романова.
— Ты любишь меня? — шептала она, щекоча шею и грудь горячим дыханием. — Правда, ты хочешь, чтоб мне было хорошо? Если мне хорошо, и тебе хорошо, правда? И детям. Мы ведь одна семья, — тормошила Романова. — Давай поедем в Москву, — наконец предложила она.
— Придет отпуск — поедем.
— На «Победе». Давай?
— Поездом удобнее, — отвечал Романов, стараясь уловить что-то в поведении, в словах Раи; это «что-то» ускользало, не поддаваясь определению.
— Нет, — продолжала Рая, ласкаясь. — Не поездом. Давай с ночевкой в лесу. Так, как мы ехали из Москвы. Помнишь?
Романов зажег ночник, привстал на локоть — посмотрел на Раю.
— Та-а-ак… — сказал он, растопыренными пальцами укладывая волосы на голове. — Что ты хочешь? Ты можешь прямо сказать?
Рая была готова к вопросу. Она смотрела на Романова, не отрывая головы от подушки; смотрела весело, хорошо. Она была без очков — не такая, какой Романов привык ее видеть. Когда Рая снимала очки, она всегда напоминала ту девчонку, которая прятала лицо в колени на берегу Оби, а потом провожала его на Западный фронт, ту, молодую, жадную к жизни женщину, которая в тихом проулочке возле улицы «Правды» упала Романову на грудь, а потом, по существу, бежала с Романовым из родного дома в Донбасс, ту Раю, которая сама изнемогала от усталости, но не покидала Романова у стола с учебниками для десятого класса. Без очков она делалась ближе, роднее.
— Мне предложили работу в больнице имени Боткина, — сказала Рая как о деле само собой разумеющемся. — Главным хирургом там сейчас профессор Курин, бывший учитель мамы. Он был ее руководителем и в ординатуре… Я хочу стать хорошим хирургом, Саня, каким была моя мама. Ты должен понять меня правильно… Это моя мечта.
Рая лежала на спине, закинув руки под голову, не шевелясь; чистыми, выполосканными ясиноватским небом глазами смотрела снизу вверх на Романова, не требуя, не моля, — ждала, доверившись без остатка. Романов упирался рукой в подушку, молчал; кулак и запястье утонули в подушке. Он вспомнил… Он помнил…
