– Эт-то тебе за пуньку…
Псаломщик бежит на дьяконскую половину, дрыгая жидкими козлиными ногами. На белых занавесках окон церковного дома появляются двигающиеся испуганные тени…
А Тартыга идет к «конопатому». В сенцах он оставляет берестовый кузов. «Конопатый» еще не спит. Он сидит за столом. Хозяйка его Агафья штопает что-то при тусклом свете жестяной лампы. В углу на дощатых широких нарах спят двое ребят, прикрытые ветошью.
Игнат спрашивает Тартыгу, не хочет ли он есть, и отодвигается на край скамьи, очищая место подле себя за столом. Тартыга кладет на подоконник гречишник и садится. Движенья его серьезны и значительны. Теперь он совсем напоминает степенного, домовитого мужика, который в других вызывает только уважение…
– Что хорошего, дядя Игнат? – спрашивает он. Игнат озабоченно повертывается к нему и недовольным, скрывающим в себе тревогу, голосом отвечает:
– С коего ляду в нашем быту хорошему приключиться?
Тартыга внимательно наблюдает за ним. Все кругом полно для него теперь важного смысла и заставляет принимать близко к сердцу и радости и огорчения этих людей, ставших для него своими…
– Случилось что, дядя Игнат?..
– Так, пустое, – уклончиво отвечает «конопатый». Но по его глазам, угрюмо светящимся в затененной глубине, видно, что он не договаривает чего-то. Тартыга тревожится:
– Что?.. Беда какая?..
«Конопатый» колеблется… Наконец, говорит, выбирая с осторожностью каждое слово, чтобы не смутить, а главное – не обидеть Тартыги:
– Пустое… Старшина с урядником даве в волости про тебя допытывались… Нечего, бают, ему здесь делать… Еще какая склока от него выйдет…
Тартыга некоторое время размышляет над словами Игната и потом спокойно отвечает:
– А, это уж я про себя мекаю, есть ли мне дело, или нет.
«Конопатый» одобрительно поддакивает ему:
– На меня осерчали… Брыкнулся я в них тоже… Спрашивайте, мол, не меня, а Григорья… Што ж тогда его с земским не осилили?
Тартыга радостно вспыхивает и благодарными глазами смотрит на Игната.
– Так, так, дядя Игнат…
Оба молчат. То, о чем думает один, неуловимо передается другому и родит в обоих согласную и крепкую близость…
Тартыга встает с лавки и успокоительно говорит:
– Ты не тревожься, дядя Игнат… Я ведь уйду… Вот посижу малость, да и пойду…
Игнат испуганно вскакивает следом за ним… Лицо его становится виновато-растерянным и смущенным, – он как будто сожалеет о том, что так некстати затеял этот разговор, и теперь хочет загладить свою вину… Он протягивает к Тартыге руки и говорит:
