Присутствие кошки оказывало на него поистине странное воздействие. Поначалу его словно охватывало волной неподдельного отвращения. Перед глазами постоянно маячил злобный взгляд животного; он пристально вслушивался в окружавшие его звуки, пытаясь различить среди них характерную кошачью поступь; когда же он мысленно представлял себе, как к нему приближается пушистый, мохнатый зверь, то тут же невольно вздрагивал и готов был бежать, куда глаза глядят.
Однако подобные эмоции довольно скоро уступали место совершенно иному чувству — зачарованного восхищения. Он буквально всей душой тянулся к существу, являвшемуся источником его беспричинного страха, подобно тому, как принято считать (хотя и совершенно ошибочно), что птица тянется к околдовавшей ее змее. Ему хотелось погладить животное, ощутить ладонью, как трется о нее его голова; и все же одно лишь представление о том, что в данный момент делает этот пушистый зверь, ввергало его в состояние неописуемого ужаса.
Чем-то это походило на болезненное влечение, когда человек находит истинное блаженство в причинении себе самому физической боли. А затем наступал период острого, пронзительного, не поддающегося никакому сравнению страха. Как бы Сидней не пытался скрыть это ощущение, но он смертельно боялся оставаться в одном помещении с кошкой. Изо дня в день с неизменной настойчивостью он старался преодолеть в себе это чувство, однако всякий раз терпел поражение. Все его естество словно восставало против всем известного дружелюбия домашних кошек, отвергало их пресловутую робость и застенчивость и сокрушало распространенные суждения относительно того, что они физически не способны причинить серьезный вред взрослому и сильному человеку. Однако все это оказалось бесполезным — он боялся кошек, и отрицать это не имело никакого смысла.
В то же время Сидней отнюдь не считал себя их лютым врагом, а потому никогда в жизни даже пальцем не тронул бы ни одной из них. Вне зависимости от того, сколь сладок был его сон, потревоженный ранним утром вокальными упражнениями объятых любовной истомой усатых злодеев, ему и в голову не могла прийти мысль запустить в них чем-нибудь увесистым. Зрелище оголодавшего кота, оставленного на произвол судьбы уехавшим в отпуск хозяином, переполняло его сердце чувством обостренной жалости, в чем-то походившим на жгучую боль. Он с неизменной регулярностью делал взносы в фонд приюта для бездомных кошек. Таким образом, если давать характеристику его отношению к этим животным, то следовало бы признать, что оно отличалось крайней непоследовательностью и противоречивостью. Однако от правды все равно не уйти — он действительно недолюбливал и опасался кошек.
