— Ничего. А вашей?
— Спасибо. Ничего.
Это не пустой, не светский разговор, понимаю, и о погоде, и о здоровье они толкуют но-хозяйски и на земле стоят по-хозяйски, крепкие, основательные мужчины.
— А ты как поживаешь, Мадиночка? — интересуется Герас.
— Хорошо, — нараспев отвечает девочка.
Он достает бумажник, вынимает из него десятирублевку, наклоняется к Мадиночке и засовывает дензнак в кармашек ее красивой цигейковой шубки.
— Не надо, — говорит то ли дед, то ли отец, — у нее все есть.
— Ничего, — отвечает Герас, — пусть у нее будут свои деньги, они ей не помешают. — Наклонившись к девочке, он улыбается: — Правда, Мадиночка?
— Правда, — пищит та.
— Скажи дяде спасибо, — подсказывает то ли отец, то ли дед.
— Спасибо, — слышится писк.
Герас делает шаг в сторону, уступая им дорогу:
— Счастливого пути.
— Всего хорошего.
— Передавайте привет супруге.
— И вашей передайте.
ДРУГИЕ ЛЮДИ, ДРУГАЯ ЖИЗНЬ.
Они расстаются, и, когда Герас подходит ко мне, я спрашиваю, не сдержав любопытства:
— Кто это был?
— Деловой человек, — уважительно произносит он.
Мы идем по тротуару, и я думаю о Мадиночке, у которой есть теперь ВСЕ и еще десять рублей впридачу, а Герас, настроившись, видно, на новый лад, говорит вдруг:
— Хочу вам сказать кое-что, только не обижайтесь ради бога.
— Ладно, — отвечаю, — попытаюсь.
— Прежде чем встретиться с вами, я расспросил кое-кого, и мне сказали, что вы конструктор, изобретатель, что у вас светлая голова…
— Тут есть преувеличение, — усмехаюсь, — но не обидное, скорее наоборот.
— И на такой хорошей голове, — продолжает он, — вы носите, как школьник, обыкновенную кроличью шапку.
— Как-то не думал об этом, — теряюсь.
— Люди все замечают, — говорит он, — а шапка у нас, осетин, не последняя вещь, вы и сами это знаете.
— Так, — киваю, — и что же мне делать теперь, как жить?
— Очень просто, — отвечает он. — Я позвоню нужному человеку, и он достанет вам ондатровую шапку. С переплатой, конечно, но недорого — рублей сто пятьдесят, не больше.
— Вы знаете, — говорю, — сто пятьдесят — это больше моего месячного оклада.
— Ну-у, — улыбается он игриво, — значит, у вас есть еще какой-то родничок.
— Ни родничка, — веселюсь, — ни ручейка, ни струйки. Так что спасибо вам большое, но я похожу пока в кроличьей. А там, глядишь, и зима кончится.
— М-да, — произносит он угрюмо и умолкает.
Подходим к мосту — мне направо, ему прямо, — и он говорит, остановившись:
— У меня есть к тебе просьба, Алан.
Определив мое
