— Тяжелые у меня думы, братья, — вздохнув, прошептал Стахур, но так, что услышал Иван Сокол. — Сыпака надо раскрыть.
Сокол, до сих пор лежавший головой к окну, привстал, а затем снова лег, уже лицом к собеседникам, и подпер кулаком подбородок.
— Не спишь, Иван? Зря не мучь себя, что-нибудь придумаем, — подбодрил друга Богдан. — Вот познакомься, тоже из наших, бориславских, — Степан Стахур.
— Очень рад, — Стахур крепко пожал Соколу руку. — Академики — наши первые друзья и братья! — горячо зашептал Стахур. — Мы должны грудью своей прикрыть их. Мысли у меня такие, братья: нужно крепко держать язык за зубами.
— Ну, знаешь… — обиделся Любомир.
— Напрасно кипишь, парень, правду говорю, — спокойно осадил его Стахур. — Если бы мы умели язык за зубами держать, сыпаку нечего было бы тут делать. Я подозреваю Мариана Лучевского.
— Да ты обалдел, что ли? — сердито оборвал Богдан.
— Вероятно, пан Стахур, вы имеете какие-то основания обвинять Лучевского? Может, поделитесь ими? — вмешался в разговор Иван Сокол.
Стахур обрадовался, что, наконец, Сокол заговорил, и продолжал:
— Я так думаю, друже, если в одной комнате, в четырех глухих стенах, говорят семь человек и о разговоре узнает восьмой в другом конце города, то вполне логично, что разговор ему передал один из семи. Не так ли?
— Почему же вы решили, что седьмым должен быть Мариан Лучевский? — не скрывая тревоги, спросил Сокол.
— Вопрос законный. Отвечу: за день до пожара на промысле я встретил Большака и Лучевского около шинка одноглазого Янкеля. Оба подвыпившие, только Большак больше захмелел. Ясно, что напоил Лучевский, потому как у Большака не водятся деньги — каждый скажет. Ведь даже на похороны жены и детей мы собирали ему. Я подумал, что Лучевский напоил Большака, посоветовал ему потопить горе в вине. Но разговор пойдет о другом… Как сейчас помню… Увидели они меня, подошли. Андрей Большак плачет, проклинает управляющего Любаша, так как считает главным виновником своего несчастья. «Отплачу! Я отплачу!» — твердит Андрей. Я возьми да и скажи ему: «Если бы волк разорвал моего теленка и я задумал отомстить, я отрубил бы ему не хвост, а голову. Пан Любаш — хвост, а голова — хозяин!» — «Да где ж я хозяев достану, когда они в Вене живут!» — схватился за голову Большак. Тут я ему и говорю: «Чтобы скотина сдохла, не обязательно стукнуть ее по башке топором. Достаточно оставить голодной, уничтожить ее корм».
«Поджечь промысел!.. Промысел поджечь!» — глянул на меня безумными глазами Андрей Большак.
