— Я не печалюсь, — улыбнулся он, — с чего ты взяла?
Подрулило такси.
Шофер был чумазый, в кожанке.
— Соловейчики, — гаркнул он, — в аэропорт?
— Так точно, товарищ начальник, — ответил Павлик и потащил чемодан
— Оставьте, папаша, — шофер выскочил, — грузите себя и супругу… Шофер забросал чемоданы и они покатили.
— Далеко летим? — спросил он.
— Далеко, — ответила Кира, — дальше не бывает…
— Понятно, — протянул шофер.
— Вы уже возили таких?
— И сколько! — вздохнул он.
В машине стало тихо. Павлик и Кира молча смотрели на Ленинград, бежавший за окном. Он только просыпался. Он лениво потягивался… Дребезжал первый трамвай, шуршала поливочная машина, рыбаки в лодке сонно ловили корюшку, а сфинксы у воды, как всегда, молчали. Даже сейчас…
В последний раз смотрели Соловейчики на все это, потому что они знали, что уезжают навсегда.
И все вокруг знало…
— Пока! — кивали им липы на набережной.
И решетка Летнего сада с достоинством попрощалась.
И конь Петра кивнул.
И даже сам Петр.
Он был их добрый знакомый — Петр Великий — он видел, как Павлик уходил на войну, как Кира несла мальчика из роддома, как под бомбежкой она таскала воду из проруби и как Павлика в «воронке» повезли в «Кресты».
Почему же ему было им не кивнуть?..
Даже чугунные русалки на Литейном мосту махнули хвостом.
— Прощайте, — говорили все. Но Павлик и Кира не могли им ответить. Трудно говорить, когда в горле комок… Да и не надо…
…В огромном зале аэропорта их ждали родные. Их было много. У евреев, к счастью, много родных, и все они волновались. Как никак это главное занятие евреев — всегда, всюду и за всех, даже в той холодной стране, где уже давно в общем-то волноваться незачем…
Прощанье было длинным, как изгнание…
— Ну, в добрый час!.. И чтоб мы свиделись… И запахни ворот…
— Спасибо, спасибо…
— И чтоб вы были здоровы!
— И чтоб вам было весело на новой земле… И закрой шею.
— Да, да, спасибо…
— И… И… И чтоб…, - она вдруг заплакала, сестра Киры, которую звали Рашель.
— Не плачь, дорогая, — успокаивала ее Кира.
— Разве я плачу? Ты когда-нибудь видела плачущую Рашель? — говорила Рашель, и слезы лились из ее добрых таз.
И все обнимали Киру и Павлика, и те, кто не плакал, те просто сдерживали слезы.
Потому что это было прощанием навсегда.
И никто из них не увидит больше другого.
Потому что если «уехать — это немножко умереть», то уехать из той холодной страны — это умереть навсегда.
И каждый знал это. И каждый говорил:
— Ну, даст Бог, свидимся.
И все совали Кире и Павлику — кто «лэках», кто фаршированную рыбу, кто язык. И они брали все это, и проклятые слезы душили их.
