Вода под ним клокотала, как в котле ведьмы, и была белая, как напиток забытья. И Смерть сделала радушный жест:
— Вот и все.
— И куда смотрит пан Езус? — сказал Выливаха.
— Это еще не самая худшая из человеческих выдумок. Ступай.
— Я замочу лютню.
— Не бойся.
— Так погоди.
И Выливаха еще раз оглянулся. Горячий свет лился на него из-под облаков, голубых снизу, ослепительно-белых сверху. И в этом океане роскоши неистово звенели жаворонки.
— Боже земли моей, — сказал Выливаха, — немилосердный и жестокий, если ты есть. Беспечный и сонный. Что бы ни было, как бы ты ни измывался над нею — я все же верю тебе. Потому что волей твоею я родился здесь, дышал ее воздухом, пил ее воду, ел хлеб и целовал ее женщин. Каким бы ты ни был — я благословляю этот твой единственно разумный поступок. Благословляю от первого цветения шипшины и до этого вот последнего шага, который сейчас сделаю.
И Гервасий Выливаха сделал этот последний шаг.
Вода ниспадала у его ног, и впереди постепенно выплывало из воды мокрое жерло пещеры с источенными водой каменьями: будто пасть со съеденными зубами.
Неподвижно молчали облака за спиной. Мир будто оглох. А темнота надвигалась, надвигалась… Поглотила. И сразу за спиной с утроенной силой заревел поток.
— Поздравляю, — сказала Смерть. — С успешным прибытием, господар Выливаха.
— На земле я дал бы тебе за это на водку. А здесь у меня ничего нет.
— Цветок…
— Шипшину? Тебе?
Смерть рассмеялась.
— Смотри, Выливаха, пожалеешь. Едва ли ты держался бы так, если б знал, какой подарок я тебе призапасила. Ну, ступай. Я здесь немного задержусь, а тебя встретят помощники… Сейчас придет Ладья Отчаяния.
И она исчезла. Мрак был глухой, и только у самых ног плескались о берег мелкие, зыбкие волны невидимого, неведомого моря.
Что-то тупо стукнуло в берег, а после в темноте послышались глухие, жалобные голоса: будто чибисы кричали над ночным лугом, встревоженные шагами Неведомого. И Выливаха догадался, что это усаживают в ладью умершие души.
Он взял аккорд на лютне, но запеть не успел. Чьи-то руки схватили его и швырнули на дно огромной ладьи, на ребристые и скользкие кокоры.
— Эй! — сказал он. — Что я вам, вязанка дров?! Я, пока суд да дело, жив еще. Не могли, холеры, подождать забытья.
Кто-то сунул ему в руки бабайку огромного весла. Жестко охватила ноги колодка. Зажурчала вода. И сразу заплакали в темноте десятки квелых, будто детских голосов.
— Г…… вы, — сказал Выливаха. — Рогачевцы есть?
