– Мне показалось, по его виду, пока он не заговорил, что в его глазах… что он смотрел на что-то потерянное, им потерянное… недавно… смотрел до бесконечности… быть может, это была идея, крушение идеи… А теперь я уж и не знаю.
– Так действует несчастье, как ты считаешь?
– Не думаю, – говорит она, – что этот человек… да и какое такое несчастье? Что он потерял, чего никто больше не увидит?
– Все, быть может?
– Где? В Лахоре?
– Возможно, возможно, если ему было что терять, то потерял он это наверняка в Лахоре.
– А что он взял у Лахора взамен?
– Он ночью стрелял в это скопище?
– Ах да, наобум по толпе?
– Конечно, ведь днем видно кто.
– В садах он насвистывает «Indiana’s Song».
Джордж Кроун и Питер Морган подошли ближе. Они говорят о попрошайке: удивительно, что проказа ее не берет, она ведь спит в проказе и с проказой, а каждое утро всю себя осматривает – ничего, еще цела.
Анна-Мария Стреттер встает, к чему-то прислушивается. Потом говорит Питеру Моргану:
– Это она, та женщина, что поет на бульваре… слышите?.. Надо мне все-таки когда-нибудь выяснить…
– Да ничего ты не выяснишь, – отвечает Питер Морган, – она совершенно потеряла рассудок.
Пение удаляется.
– Я, наверное, ошибаюсь, этого не может быть, мы здесь за тысячи километров от Индокитая… Как бы она смогла?
– А вы знаете, – говорит Джордж Кроун, – что Питер пишет книгу, вдохновившись ее песней Саваннакхета?
Питер Морган наконец смеется.
– Я вдохновляюсь болью Индии. Все мы так или иначе это делаем, не правда ли? О такой боли возможно говорить, только дав ей дышать в нас… Я сочиняю записки об этой женщине.
– Почему о ней?
– С ней больше ничего не может случиться, даже проказы…
– Есть моя Индия, есть ваша, и еще чья-то, и еще, – говорит Чарльз Россетт – и улыбается, – а можно, что вы, кажется, и делаете, впрочем, не знаю, заметьте, я с вами незнаком, – смешать все эти Индии вместе…
– А у вице-консула Индия больная?
– Нет, у него ее нет вовсе.
– Так что же у него вместо нее?
– Да ничего.
– Мы-то привыкли, – говорит Майкл Ричард, – все мы. И вы тоже, пяти недель вполне достаточно, трех дней достаточно. А потом…
– Россетт, вице-консул все еще тревожит вас?
– Нет… так потом… вы говорили…
– О! Потом… потом… нас куда сильнее выбивает из колеи вице-консул, нежели голод, свирепствующий сейчас на Малабарском берегу. Он ведь безумен, этот человек, верно, просто-напросто безумен?
– Когда он кричал, вспоминался Лахор… там, с балкона, ночами, он тоже кричал.
