Через несколько минут Том тихо высвободил руку. Он никогда еще не чувствовал себя таким бодрым. Рука немного затекла, хотя Тинкер была очень легкой. Бесшумно двигаясь, он выключил яркий верхний свет, укрыл ее паркой и бережно закутал ее ноги в какой-то свой старый свитер — как в спальный мешок. Затем принес стул, зажег все свечи, что стояли в блюдцах на полу, и стал смотреть на спящую девушку.
Бежали минуты, а он все смотрел на нее, смотрел так, как невозможно было, когда она бодрствовала и отвлекала его игрой глаз и постоянно меняющимся выражением лица. Теперь Том-мужчина уступил место Тому-художнику. Он всматривался в редкостный цвет ее волос, что пышно обрамляли прекрасно вылепленный лоб — они казались бледно-коралловыми; такой цвет он раньше видел только внутри некоторых раковин, цвет скрытого пламени, благородный и изменчивый, алый, рожденный пламенем свечей. Ее брови и ресницы были словно бы нарисованы гениальным каллиграфом, а изгиб свежих полных губ даже во сне казался высокомерно-победным. Ее профиль был очаровательно чист. Каждая черта — закругленный подбородок, прямой нос, линии щек — словно бы выточена с удивительно точным соотношением кости и плоти, ни на миллиметр больше или меньше.
Время шло, Том погрузился в мечты. Когда-нибудь — он точно знал это — он будет писать эти мгновения, которые провел, глядя на спящую Тинкер. Он будет писать их снова и снова. Еще непонятно, как он воссоздаст их, каким образом ему удастся перенести на холст этот удивительный, не поддающийся словам всплеск чувств, которые он испытывал сейчас, сидя при свечах в своей белой мастерской и охраняя покой этой чудесной сказочной спящей красавицы, смутно различимой в неярком пламени свечей.
Он понимал только, что важна каждая секунда и каждая деталь; все — и тихое гудение обогревателей, и тень ее ресниц, упавшая на щеку… А сходство… нет, в его живописи не будет сходства, там будет нечто большее — по крайней мере для него.
Красота Тинкер — это лишь часть случившегося с ним чуда. Он хотел дать ей что-нибудь, хотел с каждой минутой все сильнее. Он чувствовал свою глубинную связь с нею, связь, не поддающуюся логике, невыразимую словами. Ее прелесть ударила ему в голову, подобно только что открытому шампанскому — он откликнулся всем своим существом. Может быть, потому, что он так ясно представил себе ее прелестной маленькой девочкой, у которой была настолько ужасная жизнь, что она пока не осознала этого. Может быть, потому, что она так откровенно и безжалостно рассказала ему о себе, может быть, потому, что она была так проста и безыскусственна и словно бы не ведала о своей прелести, может быть, от почти детского чуда ее поцелуев, от аромата ее волос или даже от ощущения сильных ее плеч у него под руками…
