Цветы и железо | страница 65



— Я представляю ее настроение! — сочувственно произнесла Таня. — Приютила, обогрела нас, как людей, все, что думала, сказала, а мы, оказывается, самые последние на свете мерзавцы! Ох, и должность у нас!.. Я бы на ее месте в глаза нам наплевала!

— Ничего, Танька, вот война закончится, приедем мы к бывшей староверке, к этой вот женщине и скажем им так: «Спасибо вам, дорогие! Ваша ненависть в те дни здорово ободряла нас. Какие вы молодцы!»

Они свернули в проулок и опять выехали на полевую дорожку. Поленов осмотрелся по сторонам, обернулся к Тане и тихо заговорил:

— Смотри, что творится на свете, Танюха. Муркин — городской голова! Отец у него каким-то большим начальником в Питере был. Для фашистов проходимцы — сущий клад… Меня не удивляет Муркин: он из бывших. А вот Калачников Петр Петрович… Любой клятвой за него поручился бы, голову бы на плаху положил!..

— Вот и остался бы без головы, батька!

— Это верно.

— А здорово я тебя в начальники полиции чуть было не выдвинула! — оживилась Таня.

— Здорово! Ты у меня просто молодец, Танюха! Ты им дала понять: мы такие отпетые негодяи, что нам мерзавчиками нельзя быть, давай сразу полных мерзавцев!

Поленов подстегнул лошадь.

— Но! — крикнул он. И совсем тихо: — Скоро и тебя, Соколик, из-за нас не пустят в теплый хлев. Из-за таких «мерзавцев», как мы с Танькой, придется тебе ночевать под открытым небом и в дождь, и в холод!..

4

Трое суток уже находился в пути Никита Поленов. Много слез видел он на глазах людей, много страшных рассказов выслушал. Запомнил их Поленов на всю жизнь. Строже стала и Таня; она реже шутила и частенько вздыхала про себя: дела-то куда труднее, чем она предполагала ранее.

К исходу третьих суток они завернули в лес. Чем дальше от дороги, тем глуше, сумрачнее, холоднее. Дорога давно не езженная и не хоженная. Ели нахохлились и навесили над дорогой свои тяжелые сучья.

Даже Соколик ступал неуверенно, точно прощупывал, что находится у него под ногами.

Показалась просека с давно выкорчеванными пнями — ямы успели позарасти травой и папоротником. Поленов повернул лошадь на просеку. Ехать стало труднее: ни колеи, ни следа.

Глушь словно тайга сибирская…

Но и просека не удовлетворила Поленова. Он повернул лошадь вправо; теперь колеса телеги подминали высокий пожелтевший папоротник, ломали сучья у разросшихся кустов можжевельника.

— Приехали, — тихо проговорил Поленов. — Слезай, Танька.

Он распряг лошадь и пустил ее пастись по рыжей, огрубевшей от осенней непогоды траве. Никита Иванович стамеской оторвал доски у задка телеги. Таня подошла к Поленову, наклонилась, не могла скрыть восторга.