— Так говорите, много налогов? — продолжал расспрашивать Поленов.
— Могло быть и больше, — женщина болезненно улыбнулась. — За воздух тоже пока не платим. Да и за солнце не берут…
— Барин в крепостное время того не брал, — перебила старуха.
— Вон с гектара пашни подай, говорят, пятьдесят пудов, — сказала молодая.
— А сколь собрали? — спросил Поленов.
— У нас не Украина. Да и на Украине столь не каждый год собирают. Родилось у нас пудов пятьдесят, ну, от горя шестьдесят! Почти все и забирают…
Никита Иванович сочувственно покачал головой.
— С коровы триста пятьдесят литров молока, — изливала свое горе молодуха, — а надоим, дай бог, четыреста. С курицы, говорят, неси двести яиц; найти бы такую курицу, которая несет столько яиц!..
— Наши и по полторы сотни не снесут, — прошамкала старуха, убирая со стола картофельную шелуху.
— А деньгами сколь! По сто рублей с едока, по двести рублей с коровы, по сто рублей за собаку, по десять рублей за кошку. Во всем селе не сыщешь сейчас ни курицы, ни собаки, ни кошки… Позабыли, как и петух по утрам поет!
— Петух не курица, — заметил Никита Иванович, — или и с него яйца?
— А им что? И за него неси двести яиц в год и деньги плати. Дорогим стало для нас «ку-ка-ре-ку».
— Плохо вы живете.
— Живем — хуже и жить нельзя! — оказала молодуха и вяло, безнадежно махнула рукой.
— А кто же собирает: полицаи или старосты?
— Собирают и полицаи, и старосты, а устанавливает немецкий комендант. Есть такой обер Хельман. А у него в помощниках, прости господи, наш, русский.
— Кто же такой? — спросил Поленов.
— Муркин. Теперь голова в Шелонске.
— Муркин?
— Да. Раньше на площади пивом торговал. В засаленном пиджачишке еще ходил, будто беднее его в Шелонске и не было.
— Маскировался. Значит, плохой он для народа?
— Такой — уж худшего и искать не надо, — быстро отозвалась молодуха. — Ему-то простительно: говорят, из бывших он. А вот Калачников Петр Петрович!.. — Она покачала головой. — И тот у немцев теперь. Говорят, у помещика Коха да у самого обера первый гость.
Пришла очередь удивиться Поленову:
— Калачников? И он остался?
— Остался. Говорят, что нарочно. И машину наши к дому подали, а он не поехал. Говорят, что больным прикинулся. А немцы пришли — он их с хлебом-солью…
— Мама, а к нам опять полицаи идут, — сказал, подходя к окну, мальчик.
— Опять нелегкая их несет! — зло проговорила женщина. Она быстро схватила половину круглого хлеба, который только что положила на стол, и упрятала его в шкафчик над умывальником.
