— Не рассчитал, тяжелы и скользки, — виновато проговорил по-русски Муркин. — Айн момент! Подниму.
Обер-лейтенант стал перебирать книги; он рассматривал корешки переплетов и титульные листы, рисунки и оглавления. Его лицо все больше оживлялось, и он не удержался от улыбки.
— Немецкий язык не забыли? — спросил он у Калачникова.
Петр Петрович не ответил. Муркин закивал головой. «Да отвечай же, разве можно молчать, ай-ай, ну что ты делаешь!» — говорил его взгляд — испуганный, непонимающий.
— Господин Калачников немного глуховат, — словно извиняясь, проговорил Муркин.
Обер-лейтенант уже громче повторил свой вопрос.
«Надо отвечать, — подумал Петр Петрович, — узна́ю, что им от меня нужно».
— Найн[2], — сказал Калачников.
Он отвечал сухо и односложно: найн и яволь[3]. Желая в осторожной форме уколоть немца, он сказал:
— Их шпрехе аух энглиш унд францэзиш[4].
Он все же подчеркнул это, сделав ударение на словах «энглиш» и «францэзиш»; Муркин стал подавать рукой какие-то знаки, — видимо, умолял изменить тон; Петр Петрович сделал вид, что не понимает этих знаков.
— Господин Калачников всегда так говорит. Ради бога, не подумайте, что он повышает тон, — сказал тихо Муркин.
Дальше разговор между Калачниковым и обер-лейтенантом шел на немецком языке.
— Вы профессор? — спросил обер-лейтенант.
— Селекционер, — сухо поправил Калачников.
— Профессор селекции, — заключил немец.
«Черт с тобой, пусть будет профессор селекции!» — со злостью подумал Петр Петрович.
Обер-лейтенант называл его «герр профессор». Он отрекомендовался начальником военной комендатуры Хельманом. Это был высокий, начинающий полнеть немец со шрамом на правой щеке, карими глазами и немного выдвинувшимся вперед энергичным подбородком.
— Вы беспартийный, герр профессор?
— Да.
— Вы произнесли «да» как сожаление?
Что ему ответить? Что он действительно сожалеет об этом? Не спасут ни откровенность, ни старость, да и зачем дразнить! Калачников сделал вид, что не расслышал слов Хельмана, и стал усердно тереть ухо.
Комендант посмотрел на кровать «профессора», даже пощупал, насколько она мягка, взглянул на засушенные цветы в большом застекленном шкафу, потрогал их, сдул пыль с кончиков пальцев. Он подошел к окну, выходившему в сад, увидел спелые яблоки, которые гнули к земле сучья, и заторопился туда.
— Вы, профессор, будете поставлять мне фрукты. Каждый день свежие, — говорил он уже на ходу, от двери. И по-русски Муркину: — Возьмите профессора на полный довольствий. Напишите документ: сад военной комендатуры, профессор нашей службы.
