— Как это земля-матушка терпит, — говорила она Петру Петровичу, — ведь вся кровью пропиталась, бедная!
На Петра Петровича напала апатия, и он стал реже заглядывать в свой сад, делая там лишь самое необходимое и неотложное.
Хотя бы знать, что с Огневым, посоветоваться с ним. Может, и его уже нет в живых? Узнают ли тогда люди, какими добрыми намерениями руководствовался Калачников, оставаясь в Шелонске?
К нему пока еще никто из немцев не заходил в дом, но он догадывался, что рано или поздно навестят и его — обыски шли по всему городу. Петр Петрович не знал, что было причиной «игнорирования» его новоявленными хозяевами: отдаленность домика от центра города, отсутствие на него, Калачникова, доносов или что-то другое…
В этот день Петр Петрович, по обыкновению, хандрил. Делать ничего не хотелось. То он подходил к книжному шкафу, чтобы достать альбом цветов, но рука застывала в воздухе, и альбом оставался на своем месте. То он брался за костюм, чтобы одеться, но безразлично махал рукой и продолжал бродить в неотглаженной пижаме, неслышно ступая по ковру стоптанными войлочными туфлями. Включил на стенке черный прогнутый репродуктор, но, услышав немецкую речь, тотчас выключил радио.
В дверь тихо постучали. «Опять с рассказом о каких-нибудь ужасах, — подумал Калачников. — А может, немцы? Нет, они так не стучат!» — возразил себе Петр Петрович.
Но пришли немцы. И не так удивили Калачникова они, как идущий впереди мужчина — тучный и низкорослый. Это был Потап Муркин, его давно и хорошо знал Петр Петрович. Два года назад он работал бухгалтером в райпотребсоюзе, а незадолго до войны стал заведовать пивным ларьком на центральной площади города. «Кем же у них сейчас эта шкура?» — подумал Петр Петрович, пропуская впереди себя немцев и Муркина.
— У господина Калачникова большая библиотека немецкой литературы, он поклонник немецкой культуры, учился в Германии. Ему большевики из-за этого и не доверяли, — не говорил, а мурлыкал Потап, оправдывая свою фамилию.
«Что этот прохвост меня расхваливает? — подумал Петр Петрович. — Библиотеку, конечно, имею, немецкую культуру ценю, в Германии в первые годы нашего столетия учился. Верно… Но фашистскую Германию — пусть она пойдет прахом — ненавижу!.. А большевики мне всегда доверяли, врешь ты, Муркин, сукин ты сын!..»
Муркин уже подбежал к книжной полке, сгреб с дюжину книг, но донес до стола половину, остальные рассыпал по пути.
— Как вы неуклюжи, — пренебрежительно сказал обер-лейтенант по-немецки и недовольно поморщился.
