Возник шум, далекий и глухой. Максим Мартынович и ухом не повел: над Низовой теперь часто летали немецкие самолеты. Гул все нарастал и нарастал. Помощник головы смачно закусывал кислой капустой и соленой свининой.
Из ровного гула выделился свист, резкий и настойчивый. И тут же грохнули взрывы. Стекла со звоном вылетели из окон и светящимся градом усыпали пол, в комнате закружилась поднятая пыль. Максим Мартынович полез под лавку. Поленов подбежал к окну. Бомбы искорежили землю с правой от эшелона стороны; паровоз толкал вагоны и платформы назад, по направлению к Шелонску: видимо, машинист рассчитывал, что ему удастся увести состав из-под бомбежки.
— Это чьи же? — спросил из-под лавки помощник головы.
— Наши! — проговорился Поленов. Сердито добавил: — Советские. И откуда они появились, Максим Мартыныч!
— Я побегу, — сказал побледневший Максим Мартынович, вылезая. — Пока второго захода нет. Побежим, Никита Иванович! — Он не дождался ответа и прыгнул в открытую дверь.
А в небе, прорываясь через стену разрывов зенитных снарядов, шли новые и новые самолеты. Бомбы ложились теперь и вправо, и влево, рельсы вздымались вместе со шпалами и землей, но шелонская, «прибалтийская», линия оставалась целой, и эшелон продолжал пятиться назад.
Стекол в доме — ни одного. По комнате гуляет черно-сизая пыль, пахнет гарью и жжеными кирпичами. Над головой что-то грохнуло, затрещало, небо сморщилось и потускнело. Никита Иванович хотел крикнуть «Танька!», но не успел — резкий удар свалил его на пол, усеянный битым стеклом, песком и щепками.
3
Таня чуть не задохнулась от пыли. Она не поняла, что произошло. Сначала ей показалось, что все рушится, и она легла на рацию, чтобы защитить ее, как будто рация представляла ценность без человека. В доме действительно что-то рушилось; в подполье провалилась печка, она-то и принесла столько пыли и песку. Осторожно ступая по кирпичам и непрерывно чихая, Таня пробралась к дверце: лесенка была поломана, выкарабкаться трудно, тогда она позвала на помощь Никиту Ивановича. Ей никто не ответил. Она ухватилась руками за половицы и, подтянувшись, с трудом поднялась наверх. Поленов лежал, уткнувшись ничком в пол, по правой щеке его текла кровь, смешанная с кирпичной пылью.
— Батька! Папа, миленький! — вырвалось у нее невольно.
Она подбежала к Никите Ивановичу, повернула его на спину, приложила ухо к груди. О, какое счастье — Поленов дышал, сердце его билось, пусть слабо, но билось. Она не знала, что делать: целовала его в щеку, просила открыть глаза и плакала, плечи ее судорожно вздрагивали, на щеках появились блестящие полосы от слез. Хотела водой облить голову Никиты Ивановича, чтобы привести его в чувство, но воды не оказалось, да и побоялась Таня — в разбитые окна сквозняком врывался колючий морозный ветер.
