Да. Но на самом-то деле мы ни о чем путном не говорим.
«Я счастлива, Оливер» — это не разговор, а всего лишь констатация факта.
Впрочем, не исключено, что я ошибаюсь.
Черт побери, что мне известно о людских взаимоотношениях?
В моем случае они сводятся лишь к тому, что я некогда был женат. А всякое сравнение с Дженни совершенно неуместно. Я хочу сказать, что знаю только одно — мы очень любили друг друга. Конечно, в то время я не занимался анализом. Я не рассматривал свои чувства в психиатрический микроскоп. И я не могу точно определить, почему с Дженни я был так невероятно счастлив.
Странно, ведь у нас с нею было так мало общего. Она категорически игнорировала спорт. Когда я смотрел футбол, она сидела в противоположном конце комнаты с книгой.
Я научил ее плавать.
Мне так и не удалось научить ее водить автомобиль.
Но будь я трижды проклят — разве супружество это метод обучения чему-либо?
Держу пари, что да. Но не плаванью, не автовождению и даже — смотри мою недавнюю попытку воссоздать ситуацию — не уменью зажигать кухонную плиту.
Супружество означает, что люди познают самих себя в постоянном диалоге. Путем создания новых контуров в спутнике, транслирующем их эмоции.
По ночам Дженни часто мучили кошмары, и тогда она меня будила. В те дни, когда мы еще не знали, как серьезно она больна, она в ужасе задавала вопрос: «Оливер, если вдруг окажется, что я не смогу родить ребенка, ты будешь любить меня по-прежнему?»
На что отнюдь не следовало автоматической реакции с моей стороны. Наоборот, этот вопрос открывал целый комплекс таившихся во мне эмоций, о которых я прежде не подозревал. Да, Дженни, конечно, невозможность иметь ребенка от тебя — женщины, которую я люблю, несомненно вызовет сильное потрясение моего Я.
Но от этого наши отношения не изменились. Напротив, ее честное сомнение, вызвавшее столь честный вопрос, заставило меня осознать, что я вовсе не такой уж герой. Что я еще далеко не зрелый человек, и потому не готов встретить сообщение о бездетности с напускной бравадой. Я сказал, что ей придется мне помочь. После чего мы разобрались друг в друге гораздо лучше, ибо признались, что каждый из нас сомневается в самом себе. И это сблизило нас еще больше.
— О господи, Оливер, хорошо, что ты не соврал.
— Дженни, разве не героическая правда тебя не огорчала?
— Наоборот, я рада.
— Почему?
— Потому что теперь я убедилась, что ты никогда не врешь.
Мы с Марси еще не вели таких разговоров. То есть, я хочу сказать, что когда у нее портится настроение или начинают шалить нервы, она мне об этом сообщает. А также и о том, что иногда в пути она беспокоится, как бы я не нашел себе новую подружку. По правде говоря, это чувство вполне взаимно. Однако странно, что, обсуждая эти темы, мы употребляем нужные слова, но они слишком уж легко слетают у нас с языка.
