До тех пор, пока не открыл одну дверь.
Это был стенной шкаф Дженни, заглядывать в который я до этого дня избегал. Но каким-то образом, по глупости, я открыл его. И увидел ее одежду. Платья Дженни, ее блузки, шарфики. Ее свитера, один, сохранившийся еще со школы, который она наотрез отказалась выкинуть и, хотя он был уже драный, носила его дома. Все это было здесь, а Дженни — не было.
Не могу сказать, о чем я думал, глядя на этот шелк и шерсть, свидетелей прежней жизни. Если бы я прикоснулся к этому старому свитеру, я наверное смог бы ощутить какую-то частицу живой Дженни.
Я закрыл эту дверь и никогда больше ее не открывал. Спустя две недели Филипп Кавиллери спокойно запаковал все ее вещи и унес их из дома. Он пробормотал, что знает каких-то католиков, которые помогают бедным. И перед тем, как уехать в Крэнстон на взятом напрокат пикапе для доставки кондитерских изделий, сказал на прощанье: «Если ты не переедешь, я больше к тебе не приеду».
Странно. Через неделю после того, как он вытащил из дома всё, что пробуждало воспоминания о Дженни, я нашел новую квартиру. Маленькая, похожая на тюрьму (окна квартир на первых этажах в Нью-Йорке забраны железными решетками). Это был высокий полуподвал в аристократическом особняке, где жил богатый продюсер. К его новомодной двери с золотой шарообразной ручкой вела небольшая лестница, так что люди, которые приходили на его оргии, никогда меня не беспокоили. Эта квартира была ближе к конторе, и до Центрального парка всего полквартала. Короче, некоторые признаки явно указывали на мое близкое выздоровление.
И все же я должен сделать серьезное признание.
Хоть я и жил на новом месте, заново отделанном, с новыми плакатами на стенах и совершенно новой кроватью, и друзья все чаще говорили: «Ты хорошо выглядишь, старина», — у меня было что-то, что я сохранил от Дженни, которая когда-то была моей женой.
Дома, в нижнем ящике письменного стола, лежали очки Дженни. Да. Обе пары ее очков. Потому что они напоминали мне о прелестных глазах, которые видели меня насквозь.
В остальных отношениях я — как всякий, кто меня видит, никогда не устает повторять — в отличной форме.
— Привет, меня зовут Фил. Я пеку домашнее печенье.
Невероятно! Его развязный тон мог навести на мысль, что изготовление кексов его хобби, а не профессия.
— Привет, Фил, я — Джан. Твой друг — симпатяга.
— Твоя подруга тоже, — ответил Фил так, словно родился для этой дурацкой болтовни.
