Но здесь все были охвачены воодушевлением, просто исполняя музыку, с идя рядом. Во всем этом чувствовалось столько душевного подъема. Я еще никогда не бывал в мире, хотя бы отдаленно похожем на этот.
Только с Дженни.
— Доставай свою скрипку, Джоан, — сказал мистер Стайн.
— Ты с ума сошел? — возразила она. — Я абсолютно не в форме.
— Ты слишком много занимаешься медициной, — возразил он. — Тебе следует столько же времени уделять музыке. Кроме того, Баха я оставил специально для тебя.
— Нет, — твердо сказала Джоанна.
— Да брось ты! Оливер хочет послушать именно тебя.
Теперь она покраснела. Я попытался дать ей какой-то сигнал, но бесполезно. Затем мистер Стайн повернулся ко мне:
— Велите своей подруге, моей дочери, настроить скрипку. Прежде, чем я успел прореагировать, Джоанна, чье лицо приобрело цвет спелой вишни, перестала протестовать.
— О’кей, папа, будь по-твоему. Но хорошего звучания не будет.
— Будет, будет, — отвечал он. Когда она отошла, он снова повернулся ко мне: — Вам нравятся Бранденбургские концерты?
Внутри у меня всё сжалось. Потому что эти концерты Баха были из тех немногих, которые я действительно знал. Разве я не сделал предложение Дженни после того, как она сыграла Пятый, и мы пошли гулять по берегу реки в Гарварде? Разве не эта музыка была чем-то вроде прелюдии к нашей свадьбе? От мысли, что я сейчас услышу ее, у меня начало болеть сердце.
— Ну? — спросил мистер Стайн. И я понял, что не ответил на его дружеский вопрос.
— Да, — сказал я. — Мне нравятся Бранденбургские концерты. Который из них вы исполняете?
— Все! Зачем нам выделять какой-то один?
— А я как раз играю один, — отозвалась его дочь, притворяясь обиженной. Теперь она сидела со скрипками и разговаривала с каким-то старым джентльменом, с которым у них был общий пюпитр. Музыканты снова настраивали инструменты, но так как во время перерыва подали спиртные напитки, музыка зазвучала громче.
Мистер Стайн решил дирижировать.
— Какие преимущества у Ленни Бернстайна передо мной? Прическа! — Он легонько постучал по телевизору, который служил и подиумом.
— Теперь, — сказал он вдруг с немецким акцентом, — мне требуется резкое начало. Слышите? Резкое.
Оркестр замер в ожидании. Стайн поднял карандаш вместо палочки, чтобы начать дирижировать.
Я затаил дыхание, надеясь остаться в живых.
И вдруг прогремел пушечный выстрел.
То есть, раздался стук кулаком в дверь, похожий на артиллерийский залп. Слишком громкий — и если мне позволят высказать свое мнение — совсем не в такт.
