В этот раз его слабая ладошка нечаянно стала забираться ей под юбки. Старик – татарин, что-то буркнул. Ослики послушно стали. И теряя равновесие от неожиданности, подхватив, словно младенца, путающегося в её юбках графа, клоунесса с визгом завалилась на спину.
"Geldi". – Сказал старик по-турецки и, тая лукавую улыбку в реденькой седой бородке, посмотрел полуобернувшись на копошащуюся парочку. Они смешно тарахтели на непонятном ему языке и вообще были не очень приятны. Скоро они стояли все вместе и созерцали величественную красоту, открывшуюся их взорам. И каждый из них думал о своём...
Небо над ними стало необыкновенно - синим, реденькие деревца - приземистыми и корявыми. Кое-где ещё лежал тусклый майский снег, и нежное весеннее солнце только пробуждало от спячки ленивых полусонных насекомых, торопя их собирать свою сладкую дань с первоцветов. И возвышаясь над всем обозримым миром, назидательно указывали на небеса, огромные каменные перста Святого Петра.
"Вот оно это место! Волшебное место! Как тебе?" – Нарушил молчание синюшный граф, при этом под носом его надулся небольшой сопляной пузырик.
Ша-У-Као, придя в себя, закрыла рот, молча вытерев нос своему кавалеру, крепко взяла его за руку и потащила вверх к пику. Там, вверху, их ожидало нечто необыкновенное.
Прошлой зимой, когда они оба залечивали свой застарелый сифилис в Бадене, к ним пристала старая цыганка и, ни с того ни с сего схватив руку растерявшегося тщедушного графа, стала умолять его бежать из Парижа. Бежать в Крым, где он найдёт своё счастье и непременное облегчение от страданий. «С нею! Непременно с нею!..» Тыкала она грязными, покрученными пальцами в Ша-У-Као «... и непременно на Ай-Петри!» Она кричала так громко и так долго, что ей пришлось налить. Цыганка удалилась. И жизнь друзей изменилась после её ухода навсегда подчинившись единой цели.
Граф, в пьяном угаре, выползая из Мулен Руж, бил набалдашником трости витрины магазинов на Монмартре, крича «Adieu Paris!» А по ночам, просыпаясь в холодном поту, вопил от ужаса и засыпал только на руках укачивающей его подружки, под тихое пение «Идёт моряк по Севастополю».
Трезвым, он был полон решимости покинуть Францию, задышать бальзамоподобным воздухом свободных пространств, очистить душу постом и молитвой, сделать графиней свою клоунессу женившись на ней. И нежась на крымском побережье лечить вместе, горным мёдом с можжевеловой смолой, свои язвы. Но, трезвым он был крайне редко. И к вечеру закладывал в ломбард, купленные утром, обручальные кольца и снова нажирался.
