Дунский начал было возражать, но на улице внезапно поднялся ужасный шум — завыли пожарные сирены, заголосили полицейские визжалки, и, обгоняя друг друга, мимо дома помчались машины скорой помощи.
«Ого, сколько их! Три, четыре, шесть, восемь — начала было считать Габи, но быстро сбилась. — По-моему, не меньше десяти. Уж не твой ли массажный кабинет горит?».
«Вряд ли, — вдруг сник Дунский. — По-твоему, не успел я дописать, как он загорелся? Неужто ты веришь в силу слова?».
«Давай сходим, посмотрим! — позабыв про усталость, предложила Габи, но Дунский отказался. Он вдруг вспомнил, что у него с утра маковой росинки во рту не было:
«Ты, кажется, предлагала мне гречневую кашу?».
Они сели за стол и, дружно прикончив всю кастрюлю каши, без сил рухнули в кровать и заснули, невзирая на вой сирен и тянущийся из окна запах гари.
Наутро Габи проснулась поздно — занятий у нее в тот день не было, и незачем было лихорадочно вскакивать с постели, наспех натягивать одежки на влажное тело и, держа в одной руке чашку кофе, другой безжалостно раздирать щеткой намертво спутавшиеся за ночь волосы. Она протянула руку к подушке мужа и с удивлением обнаружила, что подушка пуста.
«Дунский! — крикнула она, — ты в уборной?»
Но Дунский не отозвался, Тогда Габи преодолела приступ утренней лени и босяком прошлепала в уборную — там тоже было пусто. Дунский исчез, не оставив даже записочки. А ведь он обычно спал по утрам гораздо дольше, чем Габи — особенно с тех пор, как стал профессиональным безработным. Что бы это могло значить?
Надеясь, что эта загадка как-нибудь разъяснится, Габи стала было шарить в буфете в поисках кофе, но вспомнила, что вечером в доме не было ни крошки съестного. Уж не отправился ли Дунский за покупками, хоть уверял ее, что истратил всю свою подкожную заначку на массажный кабинет? В ожидании она пристроилась у окна. Хотя только верхняя часть его возвышалась над уровнем тротуара, ноги прохожих видны были во всей красе, и она сразу узнала походку Дунского, еще до того, как опознала его джинсы и сандалии.
Ноги в джинсах не просто шли, они парили над грязными плитами, устилавшими тротуар у них под дверью, почти не касаясь этих плит сандалиями. Еще не видя лица мужа, она уже знала, что он чем-то сильно взволнован. Он вихрем влетел в квартиру, с грохотом скатился по каменной лесенке, ведущей от двери вниз, и поднял над головой газетный лист:
«Вот! — выдохнул он и швырнул газету Габи. — Читай!»
