— Что ж мы, звери какие, — из-за своей шкуры да детей потопить? Ладно, хлопцы, будем кончать. А для вас гульба еще не закончена. И доведется еще Ваське Шуйскому перед комаринскими хлопцами с… носом репу копать.
Об этом не помнили. И своего горя хватило на веку.
Почтальон смотрел, как течет в его розетку густая янтарная струя варенья, и вдруг вздрогнул, таким необычным голосом заговорил Григорий.
— Что такое?
Все взгляды обратились к нему, и все увидели, что письмо дрожит в его руках.
— Письмо, письмо же…
— Да читай ты, — прикрикнул на него Семен.
Григорий начал читать. Поначалу голос его прерывался, словно от жажды, но потом он овладел собой.
"День добрый, жена моя Софья Петровна, и вам добрый день, дети мои, Семен Николаевич и Маша Николаевна.
Вот и пришлось мне вам последнее письмо писать. Написал я его раньше, а теперь только дописываю, потому что хочется, чтобы вы знали, как погиб твой, Сонечка, муж, а ваш, дети, отец. Потому что отсюда мы вряд ли выйдем: два наших батальона немец разбил, а мы сейчас собираемся ползти болотами, скорее всего, он нас тут порешит. И, скорее всего, я останусь тут, потому что со мной боец из студентов. Боится он, щенок такой, здорово…"
Голос читающего сорвался.
"…но мне очень жаль его, потому что и надулся он, как голубь-дутыш, а жить ему надо, молодой он. Ты уж, Сонечка, прости меня за это. Лучше бы, конечно, на тульском кладбище лежать, да и в своем болоте неплохо. Не вечно немец тут будет — свои болота своими и останутся. А тебе, ясочка моя, за все спасибо. Мы свой век неплохо прожили. И хотя не таким я был, как все, но зато в бутылку никогда не заглядывал и руки на тебя не поднял никогда. Спасибо за все, за ласку, за совет, за то, что себя мне, трудному человеку, отдала. Дом до твоей смерти — твой, а потом пускай поровну разделят дети".
Почтальон взглянул на пожилую женщину и увидел, что та с безучастно вперенным куда-то взглядом мелко-мелко качает головой.
"…Доченька, ты мать береги, кому же еще и понять ее. А сама проживи легко, не то что мы. Ищи мужа по сердцу, чтобы жалел. И живи с ним хорошо, разные мелочи прощай. Иногда и одному ему надо будет остаться. Мы мужики, как собаки: иногда нам по лугу побегать надо, поесть травок. Не бойся: будет любить — не уйдет от тебя. А уйдет — грош ему цена в базарный день. Ты у меня красавица — на твой век хватит…"
— Я не ушел, — сказал зять и склонился ниже над письмом.
— Еще бы тебе уйти, — вздохнула мать.
