— «Жатва будет куда обильнее, чем ожидаете». Сказал и увидел, что уже утро и что неслышно вошедшая к нему в номер Евгения смотрит на него с недоумением и беспокойством.
— Не тревожься, сестра. Я в здравом уме и ясной памяти. Просто попала мне в руки замечательная, умнейшая книга. Пока я с господином Шмаковым пикировался, жизнь на месте не стояла. Новые люди пришли. Мы будем теперь куда сильнее.
К Николаевскому вокзалу они с Евгенией катили по Невскому на извозчике. Петербург растворился в снегу. За белой полупрозрачной стеной снегопада едва угадывались высокие здания, бесформенными пятнами мелькали встречные сани. Петр во все глаза смотрел по сторонам. Как знать, скоро ли он сюда вернется и вернется ли?
Пальто и платок Евгении сделались совершенно белыми от снега. Она смотрела на брата счастливыми глазами. Евгения была самой рассудительной из них троих. Она нисколько не походила на чувствительную и вспыльчивую, как отец, Лизу и еще менее — на брата, увлекающегося и склонного к безрассудству. У Евгении была материна спокойная, уравновешенная натура. Потому-то так растрогал Петра взгляд ее серых, обыкновенно невозмутимых, а сейчас исполненных материнской нежности глаз.
— Ничего, Женечка, ничего. — Он сжал руку сестры в шерстяной варежке. — Теперь уж ничего со мной не случится.
— Ох ты, беда наша, — вздохнула она и улыбнулась. — Исхудал-то как! И в чем только душа держится?
— Были бы кости… Да что обо мне? Расскажи-ка лучше о доме. Что ты делаешь? Мама как, Лиза, старик?
— Чего рассказывать-то? Я в фельдшерской школе служу второй год. Кто с ссыльными знается, тому лучше места не сыскать. У нас молодежи много, собрания бывают. Ну и жалованье мне какое-никакое платят. А дома что ж? Худо все. Дед вовсе никуда не гож. Болеет и уж почти не служит. Мама тоже хворает. Лиза? О ней-то чего тревожиться? Молодая, красивая. Отбоя от ухажеров нет. Замуж пора, а она все принца какого-то заморского ждет.
— Пусть ждет. С этим не опоздает.
— Не опоздает, — согласилась Евгения. — Она у нас боевая, вроде тебя.
— Ты, что же, осуждаешь ее? Вот погоди, приедем домой, — сам за ваше воспитание возьмусь.
— Ох ты, беда наша! — Евгения обезоруживающе улыбнулась. — Тебе себя бы воспитать, чтобы сестре из крепости выручать не приходилось. Виктория-то хотя бы знает?
— Не могу сказать. Очевидно, догадывается. Я намекал в письмах. А от крепостей нас теперь не уберечь. Если таких, как я, в крепостях не держать, для чего тогда сыщикам и жандармам жалованье платить? Будут, Женечка, непременно будут еще и тюрьмы, и допросы, и приговоры. От этого не уйти. Да я и не хочу уходить. Один очень умный человек, постарше меня, сказал, что обязательно доживет до революции в России. И мы с тобой доживем. Так страшно ли ради этого в крепости посидеть? Пусть злобствуют перед гибелью своей…
