Маленький белый «фиат» - Данута де Родес

Если говорить о Софийском Экспериментальном Октете Хлеборезки, то вообще-то октетом он не был, поскольку их было четырнадцать. Кроме того, никто из них не играл на хлеборезке. Октет состоял из двух барабанщиков, один их которых играл щетками, другой — руками, флейтиста-левши, женщины, которую классическая школа не отучила играть на кларнете тремя пальцами, виброфониста, переходившего иногда на пилу, и разного другого народа, перемещавшегося между всевозможными инструментами, в том числе и строительными, телеграфным аппаратом и кухонной утварью, среди которой хлеборезки не было. Несмотря на это, Софийский Экспериментальный Октет Хлеборезки был экспериментальным, а они были из Софии. То есть они основались в Софии. Ну вообще-то двое — сестры-близняшки — были из Бухареста, еще один — из Берлина, остальные — со всей Болгарии, при этом все четырнадцать считали Софию своим домом с начала девяностых — на том и порешили.

Жан-Пьер медленно объяснял все это своей подружке Веронике, вставляя диск с записью их третьего альбома «Там, где рождается звук» в маленькую и дорогую стереосистему.

Сделав большой глоток белого вина, она сказала: «О-о».

— Это, вообще-то, не песни, — сказал он. — Это скорее медитативные этюды.

Еще глоток, и она сказала «А-а».

— Вот, послушай, — сказал он, включил запись и вытянулся на полу, опершись затылком на кресло.

Софийский Экспериментальный Октет Хлеборезки сознательно начал запись первой дорожки диска с опозданием на две минуты с четвертью, так что слушатели недоумевали: не упустили ли они чего-то важного. Во время паузы Вероника начала вить себе косичку из трех прядей волос. Эта привычка осталась с тех пор, когда она ходила с длинными волосами, но теперь она была пострижена слишком коротко и не могла сплести сколько-нибудь приличной косы.

— Ну, ты никак не хочешь сосредоточиться, — сказал Жан-Пьер.

Она промолчала, но перестала теребить волосы. Ей не хотелось начинать спор по ничтожному поводу. Тогда она попыталась сосредоточиться на паузе, и в конце концов зазвучала музыка. Она слушала ее вполуха — одолевали посторонние мысли, а взгляд блуждал по комнате с тусклой подсветкой причудливо расположенных ламп, ставшей такой знакомой за восемь месяцев регулярных посещений Жан-Пьера, по голым стенам, по полу и дверям.

Она сидела на другом конце дивана, подальше от вытянутых ног Жан-Пьера, обутых в старые кожаные ботинки. Она не понимала, зачем он их надел. Она, конечно, не присматривалась, но была уверена, что чуть раньше, в момент, когда они занимались сексом, их на нем не было, и поскольку они, как обычно, никуда не собирались идти, то она недоумевала, зачем ему было их надевать. Она подумала, что это, видимо, одна из тех глупых и досадных штук, на которые он горазд. Еще на нем были толстые шерстяные носки. Но ведь стоял август, и он не замерз бы и без этих носков.