Чуть больше сорока, невысокого роста, с блеклым, как тесто, лицом, характерным для коренной уроженки Берлина, прямые соломенные волосы, глаза слегка навыкате, прикрытые белесыми ресницами, во взгляде испуг, даже когда улыбается анекдоту. Никогда не здоровается в ответ, произносит только самые необходимые слова: «Майонез? Кетчуп? Хлеб?» — вот и сейчас, две вертикальные складки над переносицей, подбородок слегка выдвинут вперед:
— Ну?
Он показал на кофейник. Она взглянула на часы на стене, сунула руку внутрь полки и, дунув в фаянсовую кружку с фризским орнаментом, налила в нее кофе. До краев. Обтерла тряпкой низ и поставила кружку прямо на деньги, которые Де Лоо положил ей на стойку. И снова отвернулась к мойке.
Он обогнул «живую» изгородь из тряпичных цветов, уселся рядом с музыкальным автоматом и открыл страницу объявлений в газете. Перед масляной печкой, в заднем углу закутка, сидел шеф Ханнелоры и пытался засунуть окурок в пивную бутылку с очень узким горлышком, что оказалось для него непростым делом.
— Вот чертов стул, — бормотал он. — Совсем пьяный. Я-то ведь сижу прямо.
Его лысина так и светилась. Он прищурил покрасневшие глаза, провел языком по слипшимся усам и попробовал еще раз. Окурок с шипением погас в остатках пива, а из горлышка выползла в виде вопросительного знака струйка дыма.
— Нет, ты только погляди! — воскликнул он и толкнул одного из мужчин, сидевших вокруг него за столом. Все они были в синих комбинезонах и грубых рабочих башмаках. — А ты говоришь, Осман — тупой!
— Что? Я такого не говорил! — взорвался слесарь, громадный мужик с сединой в напомаженных волосах. — Да это же Вильгельм сделал, пойми ты наконец!
— Вилли? Да как он мог? Разве мы не друзья? Да я его дольше тебя знаю. Почему же он пишет мне на машине: Osman ist dof? Я выхожу бог знает в какую рань, хочу попасть на оптовый рынок, все кругом обледенело, и моя тачка тоже. Придется шкрабать, думаю, надо идти за монтировкой, обхожу машину спереди и вижу: уже нашкрабали. На ветровом стекле: Осман — придурок. Ну за что? Э-эх!
— Дружище, да это же шутка! Ты ведь припарковался на его законном месте.
— Что я сделал? То есть как? Я думал, улица принадлежит всем. И иностранцам тоже, разве нет?
— Факт! Нет вопроса, ты это или кто другой. Но он думает, раз он всегда ставит там машину, то, следовательно, прав у него больше. Место радом с афишной тумбой всегда числилось за ним.
— Ну нет. У меня тоже есть свои привычки. Я живу на этом пятачке уже тридцать лет. Но никогда еще не писал:
