Он лежал между чистыми, до хруста выглаженными простынями, и под рукой, на столике, рядом с затененной розовой лампой всегда стоял стакан с густым апельсиновым соком. Чарльзу стоило только позвать, и родители — тут как тут — заглядывали в его комнату. Акустика здесь была превосходная: он слышал, как унитаз прочищает по утрам свое фарфоровое горло, как дождь хлещет по крыше, как хитрая мышища пробирается тайными ходами в стене, как внизу в клетке заливается канарейка. Болезнь до предела обострила его чувства.
Чарльзу исполнилось тринадцать. Стояла середина сентября, и земля полыхала всеми красками осени. Он лежал в постели уже третьи сутки, когда что-то начало происходить с его правой рукой.
Он видел, как горячая, покрытая потом, она одиноко покоилась на покрывале. Потом стала судорожно подергиваться и вдруг застыла, медленно изменяя цвет.
В тот день пришел доктор и принялся постукивать по его худосочной груди, словно по барабанчику.
— Ну, как мы нынче? — спросил он, улыбаясь. — Знаю, знаю, можешь не отвечать: «Моя простуда в порядке, чего не скажешь обо мне!» — Доктор засмеялся им же самим выдуманной и тщательно прорепетированной остроте.
И Чарльз внезапно понял, что плоская бородатая шутка абсолютно точна — побледнев, он вспомнил все и содрогнулся. Доктор, конечно, не догадывался, как жестоко прозвучал его смех.
— Доктор, — прошептали бескровные губы. — Рука… Она не моя сейчас. Этим утром она превратилась во что-то другое. Я хочу, чтобы вы сделали ее прежней, доктор!!!
Врач улыбнулся и потрепал мальчика по руке.
— А мне она кажется вполне нормальной, сынок. Просто у тебя была небольшая лихорадка.
— Но она переменилась, доктор! — закричал Чарльз, жалостливо баюкая свою бледную обезумевшую руку. — Это правда!
Доктор сморгнул.
— Ну что же, прими вот эту розовую пилюлю. — И он положил таблетку Чарльзу на язык. — Глотай!
— Это поможет руке стать снова моей, да?
— Разумеется, разумеется.
Дом молчаливо провожал доктора, катившего вниз по дороге под белесым сентябрьским небом. Где-то очень далеко, в кухонном мире тикали часы. Чарльз лежал, наблюдая за рукой.
Рука была чужая.
Снаружи задул ветер. Листья стучались в холодное стекло.
В четыре часа началось превращение второй руки. Казалось, лихорадка переселилась в нее — рука пульсировала, изменялась, клетка за клеткой, она колотилась, словно горячечное сердце. Ногти поголубели, а затем сделались красными. Все это продолжалось целый час, а после рука приняла свой обычный вид. Но она обманывала. Она больше не принадлежала мальчику. Он лежал, оцепенев от жути, а потом забылся в изнеможении.
