— Майор, это боевые офицеры, — говорил он, с удивлением разглядывая мой синяк под глазом. — Отпусти их, не мучай. Им и без тебя несладко живется.
Я тоже обрадовался Харевичу, но мне было стыдно перед ним. «Что он может обо мне подумать?» — мелькнуло у меня в голове.
— Ну же, отпусти их, майор! Они войной трахнутые и ничего не соображают, — снова услышал я голос Харевича.
Он, как и мы, был одет в полевую форму. Парадной на войне мы не имели и даже в отпуск или командировку выезжали в обычном камуфляже. Правда, мы с Червоненко взяли с собой и бушлаты, но они нам не пригодились: в Махачкале зимой еще и не пахло.
Харевич, Харевич, добрая ты душа, как же я тебе рад, думал я, переминаясь с ноги на ногу и безнадежно и безучастно глядя куда-то вдаль. Туда, где осеннее поблекшее солнце устало опускаюсь в густую городскую зелень. Мирно шуршали шинами машины; мимо нас не спеша проплывали чьи-то чужие умиротворенные лица; теряли очертания, растворяясь в вечерних сумерках, дома, и лишь в верхних этажах высотных зданий еще ярко блестели оконные стекла, продолжая отражать закатное зарево.
В тот день Харевич проснулся рано. Накануне он пообещал женщинам свозить их в Махачкалу. Впрочем, он давно хотел сделать им подарок. Поешьте мороженого, посмотрите кино. Забудьтесь немного.
Весь этот год медсанбатовские медики работали как проклятые. Раненых все везли и везли. В операционной свет не гас ни днем ни ночью. Люди были измотаны до предела. Особенно доставалось хирургическим сестричкам — их в батальоне было две, и они были нарасхват. Поэтому поездку в город Леля и Илона восприняли как дар божий.
— Ой, спасибо вам, Марк Львович, дорогой! — воскликнули они и бросились обнимать и целовать своего начальника, когда он объявил им о поездке. — Мы так счастливы, так счастливы!..
Харевич не ожидал такой реакции и даже вспотел от удовольствия. Он снял фуражку и промокнул платком лысину.
Сейчас, стоя возле духана и стараясь уговорить патрульного майора отпустить с миром офицеров, Харевич тоже промокал свою лысину платком. Патрульный был малым упрямым и не реагировал на просьбу подполковника. И тут на помощь своему начальнику пришли сестрички. Они выступили вперед и стали наперебой уговаривать майора. Они говорили что-то о боевом братстве, об офицерской солидарности, о расшатанных нервах, о том, что негоже наказывать тех, кто проливает кровь, сражаясь за Россию. При этом они использовали все средства, начиная с обезоруживающих кокетливых улыбок и кончая обещаниями нажаловаться на майора «куда следует», если он не отпустит с миром бедных офицеров. Неизвестно, что из этого арсенала больше подействовало на начальника патруля, только наконец он сдался и вернул нам удостоверения.
