— Это не страшно? — спросила меня Заза.
Я не понял, о чем это она.
— Ты что имеешь в виду? — спросил я ее.
— Раны…
— Ах, раны… Да как тебе сказать. Боюсь, что задета берцовая кость. Да, так оно и есть… Вот два осколка от кости. Наверное, есть и трещина. Впрочем, все должно обойтись. Мы сейчас наложим тугую повязку — и все будет о’кей…
— Что такое «о’кей»? — спросила Заза.
Дикарка, подумал я, ты даже элементарного не знаешь.
— Это значит все в порядке. Англичане так говорят, — пояснил я.
Она ничего не сказала на это и только пожала плечами.
Потом я чистил от осколков лицо пацана, грудь, живот, а ранки смазывал йодом.
— Как же так мину-то они неудачно поставили? Уж если ее ставишь, то нужно ставить хорошо, — когда дело уже подходило к концу, с иронией в голосе произнес я.
Заза вздохнула.
— Глупые, — проговорила она.
— Ты так считаешь? — внимательно посмотрел я на нее. — Значит, все, кто ставит мины, глупые?
— Глупые, — кивнула она.
— А война?.. Это что, тоже глупость? — спросил я ее.
— Глупость, — произнесла она серьезно.
— Я тоже так считаю, — согласился я с ней и улыбнулся. Она в ответ тоже улыбнулась.
— Я не люблю войну, — сказала она.
— И я не люблю…
— Правда? — будто бы не поверила она. — Но почему? Ведь все ваши любят воевать.
— Не все, — сказал я. — Но есть приказ…
— Какой? — не поняла она.
— Воевать.
Она кивнула. И вдруг:
— Аллах не велит убивать!
— Я это знаю, — сказал я. — Но те, кто этого не знает, убивают.
— Ты кунак, — сказала она.
— Да, кунак, — согласился я. — Я люблю людей и не люблю убивать.
— Ты хороший, — сказала она. — Ты добрый и хороший.
Я оторвался от работы и посмотрел на Зазу. Она присела рядом со мной на табурет и теперь внимательно и с любопытством рассматривала меня. Мне показалось, что в глазах ее я увидел не детское любопытство.
— Сколько тебе лет? — спросил я.
Она будто бы прочла мои мысли и отвела глаза.
— Шестнадцать, — тихо произнесла Заза. — В мае будет уже семнадцать.
— Уже! — передразнил я ее. — Эх, мне бы твои годы…
Она снова перевела на меня свой взгляд. Уловив в моих глазах иронию, произнесла:
— Между прочим, у нас на Кавказе люди взрослеют быстрее.
— Знаю, знаю. Здесь, как на Крайнем Севере, — год за два, а то и за три, — сказал я. — Но ты все равно еще ребенок.
— Я не ребенок! — надула она свои полные, цвета спелой вишни губы.
— Да как же не ребенок, если ты еще несовершеннолетняя? Ребенок, — подтрунивал я над девчонкой.
Ее лицо стало пунцовым от возмущения.
