Мириам вскрикнула, но я движением руки заставил ее замолчать.
На миг стало тихо. Только наше дыхание, птичьи трели и треск горящего хвороста. Пламя качнулось и вслед за этим зашелестели листья олив, потревоженные ночным ветерком. Было холодно. Так холодно, что я с трудом пошевелил губами. Или, может быть, теперь, по прошествии стольких лет, мне кажется, что это апрельская ледяная ночь сковала мою речь, а на самом деле…
В моей жизни не было слов, которые дались бы мне труднее.
После этой минуты в моей жизни не было дня, когда бы я не сомневался в правильности сделанного мною выбора.
Но тогда я не мог поступить иначе, хоть, и не уверен, что повторил бы сделанное снова.
— Если ты просишь меня об этом, — сказал я, обращаясь к Иешуа, — располагай мной, равви.
— Ты сделаешь это? — переспросил он.
— Да.
— Ты сказал.
— Да, Иешу. Я сказал.
Израиль. Иудейская пустыня
Наши дни
Шагровский, несмотря на вес контейнера за спиной, держался на воде увереннее, чем немец. То, что было преимуществом на земле, легко становилось обузой в нынешней ситуации. Например — мощная мускулатура и серьезные габариты фигуры сейчас играли против легата. Вальтер, несмотря на душившую его ненависть, достаточно трезво оценивал свои плюсы и минусы. Он был значительно старше Шагровского. Тяжелее, сильнее, опытнее, но старше и не такой верткий. Он хуже плавал, хотя до этого момента считал, что плавает превосходно. Если его победа не будет быстрой, значит, ее не будет вообще. Проигрыш означал верную смерть. Мальчишка, конечно, щенок, но до сих пор все складывалось в его пользу. Ребята Вальтера были один другого лучше — и где они?
При мысли о судьбе, постигшей его отряд, у Шульце потемнело в глазах. Этот говноед, французишка Морис, использовал его и ребят, как расходный материал! Надо было свернуть ему шею! Будет обидно, если этот крысёныш останется жив!
— Спокойно! — сказал Карл самому себе. — Перестань! Ты должен думать о том, как достать шустрого племянника! О том, как найти и поквитаться с профессором и этой сучкой, его ассистенткой! Скорее всего, ты остался один, Карл, и кроме тебя, некому будет отомстить за унижение, которое мы все испытали! Не распыляйся! Вот он, Scheiße, плавает… Плещется!
Даже в дурном грозовом свете Шагровский видел, как наливаются кровью глаза Вальтера-Карла, как колышется на их дне настоящее безумие — безумие ассасина, безумие хищника, учуявшего солёный, пряный запах чужой крови. Мгновение — и он снова ринулся в атаку, мощно загребая широкими ладонями мутную воду.
