прошептала: — Ты прости.
Бродят чувства, полыхая.
Кровь гремит, как барабан.
Я такая. Я плохая.
Не люби меня, Иван…
По-испански листья шепчут,
иностранный свет зарниц…
Снял наш летчик влажный жемчуг
с тех испуганных ресниц,
ощутил, какие вихри
в той груди вступают в бой…
И они вдвоем притихли,
разделенные судьбой.
Только била кровь в литавры.
И, как зов других миров,
к ним донесся звон гитары —
пел Родригес — Шинкарев.
Песенка
о Дон-Кихоте
По земле, давно забытой богом,
как всегда, собравшийся в поход,
на коньке печальном и убогом
скачет благородный Дон-Кихот.
Ничего, что вместо шлема — блюдце,
вместо ножен — рваная сума.
Ничего, что мельницы смеются —
где набраться мельницам ума!..
Ни к чему идальго чемоданы.
На побывку в дом свой из боев
Дон-Кихот привозит только раны,
синяки да прежнюю любовь.
И под голубыми небесами
рыцарь, не прощающий нам зла,
плачет благодарными слезами,
вспоминая добрые дела.
Ночь темна, но рыцарю не спится.
И опять, едва дождавшись дня,
надевает латы вечный рыцарь
и седлает старого коня.
В небе птичья песенка несется.
Наш чудак качается в седле.
Над землею ярко брызжет солнце,
донкихотам трудно на земле.
Где-то сонно вскрикнул кочет.
Песня смолкла.
Лишь струна
переборами рокочет,
грустью странною полна.
а луна-лунища в силе.
Листья пахнут, словно йод.
Встала тихая Люсия:
— Хорошо твой друг поет.
Жаль, что надо торопиться.
Ждет меня передний край.
До свидания, мой рыцарь,
или, может быть, прощай.
Штука хитрая — разведка,
«за» и «против» — наравне.
Ты позволь, хотя бы редко,
навещать тебя… во сне.
Скоро встретимся мы вряд ли.
Но, лишь отпуск получу,
я зайду, пожалуй, к падре,
чтобы вновь зажечь свечу…—
Гордо глянула испанка,
подступиться к ней нельзя —
королевская осанка,
пепелящие глаза.
Зазвучали, застучали
каблучки во тьме ночной —
словно гвоздики печали
забивали
в шар земной.
14
И опять от грез далек ты,
к грозам близок, где жара,
где колеса, точно когти,
выпускают мессера.
Ты врага уже не слепо
бьешь.
Когда летишь, орля,
благодарно смотрит в небо
вся испанская земля.
Ваня злее стал и зорче.
Ясно летчику теперь:
здесь открыто зубы точит
молодой фашистский зверь.
До предела сужен выбор.
Суть его в добре и зле,
разговор тут «либо — либо»,
вместе — тесно на земле.
И, с прицелом неприкрытым,
в этой знойной синеве
каждой пулей под Мадридом
быот фашисты
по Москве…
Отдохнуть хотел немного
наш Хуан — с рассвета гром.
Лишь прилег — опять тревога.
К истребителю бегом,
Шинкарев за Ваней мчится,
на ходу крепя планшет.
— Ты к Люсии, братец рыцарь?
