шарахалась, дышала учащенно.
В тот день с ее высокой головы
упала королевская корона.
А Дюжин ждал…
Поводья на ходу
швырнув ему, я крикнул с пылу, с жару:
— Прошу в дальнейшем не седлать Звезду,
а подавать положенную Фару!..
* * *
А вечерком с бутылкою вина
явился старшина ко мне нежданно.
Сел. Помолчал. Промолвил:
— Да-а, война…
Она навек для нас, хвактично, рана…
Ты не серчай, пожалуй, на меня.
Конечно, Хвара — лошадь не для скачек.
Я б мог получше подобрать коня.
Но для меня лошадка много значит.
Я больше года воевал в седле.
Когда б не Хвара, хвакт тебе открою,
ходил бы я сейчас не по земле,
а спал бы где-то под землей сырою.
Меня из пекла вынесла она
прямехонько к санбату за Борками,
хотя самой досталось ей сполна —
скакала с перебитыми ногами…
Теперь-то от нее воротят нос,
болтают: мол, хромая и кривая…
Так что ж — прикажешь запрягать в обоз,
когда она, хвактично, строевая?!
Он помолчал, потом вздохнул незло.
— Я б сам на ней похлеще иноходца…
Да только не могу вскочить в седло —
нога-то, окаянная, не гнется!
Ты — новичок и потоньшей жерди,
и очень легок в рыси и галопе…
Так ты уж, лейтенант, не осуди,
что с Хварой ковыляешь по Европе!
Я предложил вина. Но старшина
поднялся и сказал совсем недлинно:
— Тебе подарок. Ну, а я вина
хлебну лишь после взятия Берлина!
* * *
Ах, Фара, Фара!
Юности верны
воспоминаний дали голубые.
Четыре иностранные страны…
Солдатские встревоженные были…
Когда в Берлине кончилась война,
мы в Австрии стояли погранично.
Сказал мне захмелевший старшина:
— Теперь, выходит, выжили хвактично.
Был дан приказ идти на свой кордон.
Штабы полка уселись на каруцы.
А Фару запрягли мы в фаэтон,
не ведая, что оси перетрутся.
Пора восторгов, сбывшихся надежд.
Мир пушкам и сожженному железу…
И шел обоз наш через Будапешт
от самого Бржеславля на Одессу.
Четыре иностранные страны
и первое невзорванное лето…
Мне Фара освещала путь с войны —
и был я благодарен ей за это!
* * *
Потом расформировывался полк
в родной Одессе, на Большом Фонтане.
Палило солнце. Лился птичий щелк.
Вино победы пенилось в стакане.
Явился к нам с медалью на груди
побритый Дюжин в гимнастерке старой
и прохрипел:
— Ты, лейтенант, пойди,
пойди, хвактично, попрощайся с Хварой…
А сам, видавший виды на войне,
весь в темных шрамах от враждебной стали,
разглядывать стал что-то на стене,
чтоб мы его глаза не увидали.
Я знал уже, что полковой обоз
с каруцами, со сбруей, с лошадями
решили в местный передать колхоз,
покуда не справлявшийся с полями.
Я к Фаре подошел в последний раз.
