и сгорбился от горя урожай…
Не оглянулись — бьют прикладом в сенцы,
не повернулись — чужаки в гостях.
Войною был впечатан в полотенце
след сапога с подковой на гвоздях…
Тогда Марьяна к Пашке прибея?ала,
дрожа, поцеловала первый раз:
война, мол, нашей свадьбе помешала,
но нет мне света без любимых глаз.
Три дня продлился месяц их медовый.
Согнал селян на площадь комендант
и заявил:
— Я есть порядок новый.
Вы завтра все косить на фатерланд…—
Уже вторые петухи пропели.
Дышала рядом сонная жена.
А Пашка все ворочался в постели,
поднялся, помаячил у окна.
Потом напился ледяной водички,
сказал «прости», на спящую взглянул,
достал в подвале керосин и спички
и к полю осторожно завернул.
Он миновал посты сторожевые.
Птиц не вспугнул, не наступил на сук.
Вошел в хлеба…
Колосья, как живые,
доверчиво касались добрых рук.
Но вспомнил он, кто жаждет этих злаков,
кто топчет синий васильковый луг.
Колосьям поклонился,
и заплакал,
и зубы сжал,—
и огненный петух
пошел гулять по высохшему хлебу,
да так гулять, что стало жарко небу,
что темнота отхлынула с пути!..
Но Пашка от врагов не смог уйти.
Ему запястья проводом стянули.
А комендант на выдумки был лих:
взял два патрона новеньких
и пули
неторопливо вытащил из них.
О, этот комендант работал чисто!
Сказал:
— Зер гут. Ты есть не пахарь впредь! —
И порох выжег очи тракториста,
чтоб никогда на хлеб им не смотреть…
Не знаю, где взялась у Пашки сила:
он сам прошел до хаты полсела.
Марьяна во дворе не голосила,
бледна, но так же холодно красива,
безмолвно Пашку в хату завела.
— Ты обо мне подумал ли хоть малость? -
Злость закипела в ней, как в казане.—
Ты хочешь, чтоб без хлеба я осталась?..
Так знай же, что слепец не нужен мне! —
Вещички в торбу — и долой из хаты,
и в тот же час покинула село…
Опять поля на урожай богаты.
Быльем, заметь, былое поросло.
Прошла война.
Случалось, пил наш Пашка:
жалели люди, подносили всласть.
Ой, как порой ему бывало тяжко!..
Да степь родная не дала пропасть.
Весною в пору тракторного гула
он взял гармонь и растянул меха.
Его с бригадой в поле потянуло,
где старый пар взрывали лемеха.
Он заиграл. Пошла за нотой нота
про черны очи да про журавлей.
И незаметно спорилась работа —
оно с гармошкой все же веселей.
С тех пор, заметь, его гармошка с нами.
Она поет про счастье, про любовь.
А он глядит незрячими глазами
и слышит шорох вызревших хлебов…
Такая быль.
Однако заболтался!
Мне с письмами поспеть бы на обед…—
