На черную глину переднего края
свалился Степан Байдебура — матрос.
Рванул воротник, захрипел, умирая,
и тихо такие слова произнес:
— Братишка, земляк, помирать неохота.
Еще недобито немало зверья…
Но все же недаром морская пехота
навеки земле отдает якоря.
Ты слышишь, братишка, земляк белобровый,
невеста мечтает, что Степа живой…
Вернешься с войны — передай Ивановой:
Степан, мол, любил до доски гробовой.
Братишка, мне больше не сделать ни шагу…
Смотри же, исполни матросский завет:
сними с гимнастерки медаль «За отвагу»,
невесте отдай как последний привет…
Уткнулся лицом он в степную ромашку,
вдохнул аромат, приподнялся слегка:
— И слышишь, браток…
не снимайте тельняшку…
и море пусть рядом… зовет моряка…
С губами расстались последние звуки.
Матрос над землей приподнялся опять
и лег,
разметав бесполезные руки,
как будто планету
задумал обнять.
Войска прорывались сквозь дымные дали.
Тянуло угаром с нерусских полей.
От нашего шага тряслись и дрожали
чугунные туши чужих королей.
И мимо их спеси, по крови и лужам,
вдоль сваленных зданий, деревьев, столбов
я нес наравне с котелком и оружьем
матросский подарок,
чужую любовь.
Я думал в степи, на опушке сосновой,
за миг до атаки
в огне и в чаду:
«Товарищ сказал — передать Ивановой…»
А как же я ту Иванову найду?!
Он имя ее не назвал, умирая.
Он очень спешил и забыл впопыхах…
Спросить бы — земля не ответит сырая,
хранит она тайны упорней, чем прах.
И мысль будоражила снова и снова,
и голос раздумья шептал, не спеша,—
какая она из себя, Иванова:
блондинка,
брюнетка?
Собой хороша?..
И вот наступила, назрела минута —
взрыл мокрую землю последний снаряд.
Солдат, озаренный огнями салюта,
пощупал себя — вроде выжили, брат.
Нехитрый багаж — карабин да лопата —
сданы во всесильную власть старшины.
Прошедший войну и четыре санбата,
я долгой дорогой вернулся
с войны.
Акация всюду цвела и томила,
как будто не знала дыханья боев.
