Неразговорчивый и странный,
веками вслушиваясь в гром,
Перун, язычник деревянный,
стоял на круче над Днепром.
С чертами, как земля, простыми,
он был людьми боготворим
за то, что был придуман ими
и мог один лишь слыть святым.
Однажды берег словно вымер,
и вздрогнул идол,
и окрест
он увидал: идет Владимир,
чтобы на нем поставить крест.
Под шепот волн и шорох злаков,
под беспощадный шум подошв
Перун все понял —
и заплакал.
(А может, просто грянул дождь.)
И было странно чуть и струнно
Веревки свистнули у ног.
И был закончен пир Перуна —
во имя бога свален бог!
Его в бока кололи долго,
и от проклятий он оглох.
Так люди оскорбляли бога,
как бог их оскорбить не мог!
И, осквернен копьем и словом,
осмеян на чужом пиру,
святой Перун бревном дубовым
поплыл по синему Днепру.
Хоть не умел огня он высечь,
а истуканом был немым,
кидалось в воду много тысяч
огнепоклонников за ним.
И светлый князь отставил чашу
и выслал лучников вперед,
чтоб взять язычника под стражу,
лишь тот минует поворот.
Луна уже синила дали.
Умолкнул тополь-говорун.
Напрасно христиане ждали —
исчез таинственный Перун.
Прошли века… На зорьке дымной
весна в Днепре ломает лед.
Стоит на круче князь Владимир
и, может быть, чего-то ждет.
