— Я вроде жива еще, — сварливо сказала мать, но спорить — не стала.
— Сорочки, — после недолгого молчания сказала боярыня, — я тебе хорошие положила, все ж не нищенка ты.
Она соскочила с сундука и сказала: «Ну, давай закрывать. Обоз ваш уже скоро приедет, все ж завтра и отправляетесь уже».
— Жив отец-то мой? — вдруг спросила Федосья, глядя прямо на Марфу.
— Да кто ж его знает, — вздохнула боярыня, — коли найдешь его, так хорошо. Остяк он был, они к востоку от Большого Камня кочуют. Хороший был мужик, как отчим твой, сейчас и не сыщешь таких людей».
— А как он меня узнает-то, ежели и повстречаемся мы? — грустно спросила Федосья.
— Рукав закатай, — велела мать. «Вон, — она указала на синее пятнышко, на смуглом предплечье девушки, — так и узнает».
— То ведь родинка, — удивилась дочь.
— Нет, — улыбнулась Марфа, — не родинка, милая моя. Ну, давай, садись, расчесывать тебя буду и косы заплетать. И пряник возьми — вона, с утра Иван твой ларцы прислал, как и положено. Может, хоша со сладкого рвать тебя не будет.
Федосья поднялась в горницу к сестрам, и, постучав, спросила: «Готовы?».
Лиза открыла дверь, и, с порога, поправляя венец из голубого шелка, спросила: «Федосья, а ты Ивана Ивановича любишь?»
— Люблю, — усмехнулась девушка и сказала: «Ну, давайте быстро, все уже в церкви собрались, не след им ждать-то».
Выйдя с девчонками на улицу, Федосья обернулась на мать. Та стояла, стройная, маленькая, в черном плате, и лицо ее было странным — то ли улыбалась Марфа, то ли плакала.
— Ну, идите, — вздохнула боярыня, — я за вами. «Федор! — обернувшись, крикнула она, — давай, поторапливайся!»
Мальчик задрал голову, и, посмотрев в жаркое, белесое летнее небо, небрежно сказал:
«Теперь мне в Лондон и смысла нет ехать, матушка».
Марфа помолчала и спросила: «Хорошо подумал ты?»
— Хорошо, — ответил сын. «Языки я и так знаю, математике меня, — он усмехнулся, — сам Джордано Бруно учил, да и ты продолжаешь, а что мне Федор Савельевич дать может — того никакая школа не даст. Следующим летом поеду, со всеми вами».
— Ну что ж, — Марфа помолчала, покрутив перстни на пальцах, — можешь не ехать. Образ понеси только.
— Матушка! — гневно сказал Федор. «Уж говорили о сем».
— Да знаю я, что тебе он не по душе, — вздохнула Марфа. «Однако ж то сестра твоя, иной не дадено».
— Ладно, — буркнул сын. «Но лишь только потому, что вы просите».
Марфа рассмеялась, и, потянувшись, погладила его по рыжим кудрям.
Она стояла, слушая пение хора, смотря на стройную спину Федосьи, и невольно почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы.
