Мне хотелось закричать, но я не мог этого сделать. Просто не мог.
— Ты любишь мамочку, Брэдди? — спросила она снова.
Ее голос ломался и звенел, как осколки стекла, дикие глаза были полны мольбы к мертвому сыну. Занимаясь сексом с мальчиком-проституткой, она просила о любви своего Брэдди. И Брэдди должен был сказать маме, что он любит ее. Но я не мог выдавить из себя ни слова, до тех пор, пока потребность ублажить ее не взяла верх.
— Я люблю тебя, мамочка, — кое-как выговорил я через заледеневшие губы…
Она вцепилась мне в бедра и начала толкать так сильно, что я даже закрыл глаза. Оставалось только корчить хорошую мину при плохой игре.
Женщина больно надавила мне на грудь. Наверное, ей это понравилось, потому что она начала издавать миленькие сексуальные стоны.
А потом она изогнулась, и я открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как она, свесив голову с кровати, блюет на пол. А меня с ног до головы обдало волной тошнотворного запаха.
Она сбросила меня с нечеловеческой силой, а потом спрыгнула с кровати и убежала.
Я остался сидеть на кровати мертвого Брэдди, испачканный выделениями его мамочки, а вокруг стоял запах ее рвоты. Прекрасно.
* * *
В ужасе, в котором только может пребывать десятилетний мальчик, я выбежал из гардеробной, пробежал по коридору и выскочил в заднюю дверь.
На двор выводил длинный пандус, который мог бы стать лыжным трамплином, если бы в Хайтауне выпадал снег. Но в Алабаме не бывает снега.
Я проскользнул через стеклянную дверь и побежал прямо на задний двор. На улице было жарко. В наших краях никогда нельзя угадать, насколько сильно охлаждает воздух кондиционер в помещении, пока не шагнешь в пекло на улице.
Я остановился, прислушался. И обнаружил маму. Она плакала…
Я еще не видел ее, только слышал тоненькие всхлипы, но мне сразу полегчало и стало немного стыдно: маме плохо, у нее какое-то горе, а я так счастлив.
Моя мать сидела под гигантской сосной, содрогаясь от рыданий. В следующую секунду я уже держал ее за руку, а она смотрела на меня с глубокой печалью во взоре. Я обнял ее, и она обвила меня руками в ответ, словно переливая в меня свое горе, словно жалуясь мне на нелюбовь.
Постепенно ее рыдания стихли, и мы, рука об руку, пошли в дом, разговаривая о том о сем, ни о чем, просто так…
Мы с мамой пекли печенье — сбивали, просеивали, отмеряли. Запах шоколада, ванили и растопленного масла таял в воздухе вокруг меня, все больше сгущаясь. Я облизывал миксер, предвкушая райское наслаждение. Оставалось только дождаться, пока первый горячий ароматный кусочек взорвется на языке и вспыхнет мимолетная боль от ожога. Надо было только подождать в тишине.
