Хаген смутно помнил, как он очутился в пролеске, в который упиралась невысокая дамба, сопровождавшая канал. Пока он отлеживался в сыром осиннике, зажмурив глаза, внутри его головы продолжало полыхать пламя взрывов истошно ревущихся мин. Полковые минометы обрушили на поле целый град смерти. Немецкие минометчики поддержали попытку стрелкового батальона контратаковать русских. Только никакой попытки не получилось. Русские зацепились за взятые штурмом траншеи, а их артиллерия смешала позиции вражеских минометчиков с землей.
И Отто смешался с землей. Наверное, он некоторое время находился без сознания. Он и сейчас, напрягая память, не мог зримо воссоздать, что с ним происходило после смерти Ранга. Зато лицо Ранга – восковая маска с темно-красной струйкой крови в углу белого рта – все время стояло перед глазами. Как будто он надел эту маску на себя. Что ж, вполне возможно, что Готлиб передал ее Отто по праву наследования, вместе со своим смертным жетоном. И жетоном несчастного Штайма.
Больше в сознании ничего не осталось. Только какие-то осязательные ощущения: земля, дымящиеся воронки, убитые солдаты. И ужас, смертельный, животный ужас, который заставлял его, зажмурив глаза, переползать через трупы, как через земляные бугорки, и ползти, все время ползти вперед.
Ни одного живого, только смерть, ревущая и стенающая, как изголодавшаяся стерва, впавшая в истерику, и в этой истерике вздымающая землю до неба, перетряхивающая ее, как замызганную тряпку, за которую зацепилась обреченная вошь, букашка, человеческое насекомое – он, Отто Хаген…
