Выпив по кружке, эльзасцы и некоторые женщины ушли, другие остались. Спешить было не к чему. Стоит ли надрываться за три с половиной франка в день, которые им платит город? Они и без того чересчур гнут спину!
— И мы еще жалуемся! — философски заметил высокий оборванец, которого называли «ученым» (лохмотьев его постыдились бы даже нищие с гравюр Калло[12]). — И мы еще жалуемся, а между тем женщины, работающие наравне с нами, получают наполовину меньше! Может быть, одежда, пища, жилье обходятся им дешевле, чем нам? Что вы на это скажете, дядюшка Анри?
— Скажу, что это несправедливо, позорно, как и многое другое. Но чего ты хочешь, бедняга Леон?
Такова жизнь, ее не переделаешь. Приходится покоряться судьбе, раз ничего нельзя изменить.
— Как знать?.. — возразил Леон.
И собеседники вышли из кабачка, чтобы присоединиться к остальным. Дядюшка Анри, красивый старик с длинной седой бородой, молчал. Леон казался задумчивым. Он спросил спутника:
— Мне кажется, вам сегодня не по себе. Вы не больны?
— Нет! — коротко ответил дядюшка Анри.
— Чем-то расстроены?
— Да, изрядно.
— Чем же?
— Случилась скверная история.
— Но вдвоем мы, возможно, придумали бы, как из нее выпутаться. Ведь я ваш друг и подчас могу дать хороший совет… когда речь идет не обо мне.
— Я знаю, что ты — славный парень, под твоими лохмотьями бьется великодушное сердце.
— Спасибо, обо мне поговорим в другой раз. А теперь объясните, чем вы расстроены?
— Ладно, если хочешь знать, я скажу тебе. Зайдем-ка снова к тетке Марион.
Оба метельщика вернулись в кабачок, заказали по стакану вина и уселись за стол.
— Представь себе, — сказал дядюшка Анри, — что мой племянник, Жак Бродар, сегодня возвращается из Новой Каледонии.
— Что ж из того? — недоумевал Леон. — Его сослали, теперь он вернулся назад. Беда, наверное, не в этом.
— Нет. Беда в том, что за время его отсутствия кое-что произошло…?
— Ясно. Женушка его, соскучившись…
— Леон, — сурово прервал старик, — когда человек моего возраста обращается к тебе за советом, доверяя твоему здравому смыслу (хотя многие в него не верят), ты не должен делать из этого повод для зубоскальства.
— Да, да, вы правы, дядюшка Анри, — серьезно сказал оборванец. — Но если я не буду над всем смеяться, мне придется плакать. Поймите, это просто привычка. Однако вернемся к вашему рассказу. Итак, жена Бродара…
— Мадлена — честнейшая женщина, какую я только знаю. Но, видишь ли, у нее четверо детей; она просто не управлялась со всеми заботами. Ей приходилось и зарабатывать на жизнь, и присматривать за девочками. Ну, и… пока мать была в больнице, маленькая Анжела…
